— Ты что, вообще не приседая? — спросил Катон с порога.

Юлия обернулась с виновато-усталой улыбкой:

— Как видишь. А ты?

Пока префект проходил по комнате, она проворно отерла руки о свою длинную тунику. В наклонном луче солнца, струящемся из окна, ее черты лучились неким таинственным светом, какой Катон прежде не замечал; сердце у него по приближении тревожно и сладко забилось. А затем произошло нечто совершенно неожиданное. Катон, ни о чем не раздумывая, взял ее за руки и, придвинувшись лицом, поцеловал в губы. Он почувствовал, как Юлия изумленно застыла, но только на мгновение, а затем отозвалась на поцелуй и высвободила свои стройные руки лишь для того, чтобы охватить ему спину и нежно обнять. Катона охватила такая легкость, что казалось, ступни сейчас сами собой оторвутся от пола; между тем судорожный трепет страсти прошел по всем жилам. Он прижал ее к себе, любяще и крепко.

— Ой, — отстранилась вдруг Юлия. — Этого, пожалуй, не надо.

— А? Ты о чем?

Юлия, видимо, сама только что сообразила, в чем дело, и, смешливо фыркнув, указала на рукоятку Катонова меча.

— Да вот эта вот тыкалка в меня уперлась. Надо же.

Катон зарделся.

— Извини, я не думал… Как-то захватило всего.

— А то как же! — Юлия еще раз с улыбкой его чмокнула. — Наконец-то. Я все думала, когда же ты меня поцелуешь. По крайней мере, надеялась на это.

Катон, охватив ладонями обе ее щеки, посмотрел ей в глаза близко-близко:

— Значит… ты чувствуешь то же, что и я?

— Ну а как же, глупышок. — Она погладила его по руке. — Понятное дело, редко кто из мужчин не суется руками к женщинам. А насчет тебя я уж начинала сомневаться. Ты же не такой, как большинство. Это мне в тебе и нравится.

— Мы с тобой знакомы всего ничего, — приуныл Катон. — Неужели ты меня вот так с ходу разглядела насквозь?

— Разглядела только то, что важно для меня.

Она неожиданно смелым движением притянула его за плечи к себе и одарила поцелуем значительно более долгим и томным, прервал который лишь осторожный, с покашливанием, стук в дверную притолоку. Юлия отстранилась от Катона и посмотрела на робко застывшего у порога хирурга.

— Слушаю, в чем дело?

— Да вот, госпожа, нашел еще повязки. Их бы надо состирнуть.

— Прекрасно. Несите сюда.

— Ну, э-э… я, пожалуй, пойду, — промямлил Катон. — А то там ждут. Значит, увидимся, да?

— А ты думал, — с некоторым даже удивлением сказала Юлия. — От меня так просто не отделаешься.

Катон улыбнулся, припоминая ту самую встречу, а также и более близкие свидания, что с той поры имели место.

— Чему лыбишься? — спросил Макрон.

— А? — Катон виновато спохватился, стряхивая воспоминание о стройной фигуре Юлии, когда они недавно лунной ночью сидели за созерцанием тонких серебристых облачков, сквозь которые просвечивали звезды. — Извини, отвлекся.

Макрон, секундно задержав на друге взгляд, укоризненно покачал головой:

— Этого мне еще не хватало: заместителя, который от любви виляет хвостиком, как щеночек. Встряхнись, Катон. Думай о работе, а не о милых сердцу задницах. У нас тут и так хлопот хоть отбавляй. Глянь вон туда.

Катон поглядел в указанном Макроном направлении и за стеной купеческого подворья разглядел крепкий деревянный каркас. Чуть погодя он понял, на что именно смотрит.

— Онагр? [24]

— Он самый. А скоро их будет больше. Повстанцы времени зря не теряли: возвели настил для метательных орудий, причем за стеной того двора. Умно, и даже очень. Мы до них дотянуться не можем, а они — пожалуйста: могут оттуда жахать и по воротам, и по строениям внутри цитадели. — Макрон поскреб щетину на подбородке. — Скажи лучше Балту, чтобы подтягивал сюда своих лучников. И тем, кто у нас на баллистах, скажи, чтобы, чем могли, пощекотали этих, язви их, строителей. Вот чем займись.

К тому времени как из цитадели в сторону врага полетели камни, там уже стояло восемь больших катапульт, причем из-за стены купеческого двора торчали лишь ложки метательных рычагов. И приготовления там продолжались без помех, а ближе к вечеру над позицией неприятеля закурились первые столбики дыма.

— Замечательно, — рыкнул Макрон. — Они снова будут лупить по нас зажигательными.

Катон заспешил к дальнему краю перешейка над воротами и, свесившись оттуда, окликнул центуриона Метеллия, который возглавлял группы огнеборцев.

— Ждем зажигательные. Держать людей наготове.

— Слушаю.

Метеллий отсалютовал и пошел созывать свою разношерстную команду из легкораненых и беженцев. Те устало поднялись со своих пятачков тени (уж кто где уместился) и торопливо встали возле чанов с водой, рассредоточенных вдоль внутренней части стены. При ком-то были ведра, при ком-то багры и толстые свернутые циновки, чтобы глушить ими очаги возгорания.

Вокруг уже подхватывали свои скудные пожитки и детей негодные к службе иждивенцы, направляясь к ближайшим прибежищам в подворотнях и входах главного здания. Несмотря на угрозу для жизни своих подданных, вход в царское местообитание правитель Вабат им запретил. После убийства сына он удвоил посты своих телохранителей, а сам из страха покушения редко покидал теперь пределы своих покоев. Поскольку все остальные строения были отданы под постой знати и римского посланника со свитой, а конюшни служили казармами воинству, беженцы были вынуждены ютиться под открытым небом. Днем они прятались в затенении, а ночами дрожали, стиснувшись семейными кучками. Выживали они единственно на мизерном рационе из воды, конины и зерна с плевелами, что раз в день раздавался дворцовой стражей.