От руки пахло духами Вассы, и он положил ее на горячее лицо. Долго не мог уснуть, все мечтал о том, как славно теперь устроит свою жизнь. Придется учиться, много работать. Но это чепуха. Нужно только приналечь. И совсем он не съел у бога теленка. И не боги горшки обжигают тоже.

В темноте под потолком горела непонятная, таинственная звездочка. Тарелкин приглядывался, приглядывался и наконец вскочил, зажег свет и тут понял: на матовом шаре для лампочки играл отсвет далекого огня с улицы.

— Три тонны — по разнарядке… накладная, — забормотал во сне заготовитель.

Тарелкин уже хотел гасить свет, но вдруг увидел свое тело, покрытое синими рисунками и надписями. Ему стало не по себе. Даже на пляж с Вассой пойти невозможно — ей будет противно. Тарелкин остервенело щелкнул выключателем. «Болван! Скотина!» — ругал он себя и долго ворочался. Ему все мерещилось, что тело его измазано какой-то грязью…

Ночью ударили сильные заморозки. Осень почти обронила свое желтое оперение.

Едва рассвело, а Тарелкин уже мыкался по гостинице. В огромное окно он видел озябшие березки в хмуром рассвете. Легонький туман, как марля, висел между ними.

Тарелкин побрился, сходил в душ. Гостиница уже загомонила. Шнырял в своем колодце лифт, звенели телефоны.

В гостинице жило много иностранных туристов. Вот прошел африканец, черный, кудрявый. Его окутывала красивыми складками оранжевая ткань. На босых ногах деревянные подошвы с ремешками. За ним важно прошествовал очень красивый и очень сердитый католический священник в черной сутане. Смеясь и напевая, на диване сидели смуглые индийцы. Их прекрасные черные глаза сверкали. В красный, почти весь из стекла, автобус садилась группа чехов.

Наконец появилась Васса.

— Засоня, засоня! — Тарелкин тряс ее руку.

Но Васса была сдержанной и даже холодной.

— Значит, сегодня до дому? — Голос у Тарелкина принужденно-бодрый.

— Билет уже в кармане. — Васса настойчиво высвободила руку и слегка зевнула.

Тарелкин задумался. Нужно было что-то делать. Нужно было торопиться сказать. В общем, нужно было все выяснить… Слишком мало были вместе, как скажешь обо всем? Ведь не поверит.

— На выставку? — спросил он.

У гостиницы сели в такси. Пока ехали — молчали. Тарелкин горбился и перебирал в руках носовой платок.

Выставка, которая всех поражала, для Тарелкина в эти минуты была далекой. Он смутно видел аллеи, красивые здания, клубы, рощи. Торопливо прошел мимо знаменитых фонтанов «Каменный цветок» и «Дружба» и даже не заметил, что из водяных струй получался огромный кипящий сноп, который гнулся под ветром, окатывая фигуры танцующих бронзовых девушек.

Васса повернула к узорному павильону Узбекистана, но Тарелкин взял ее за руку.

— Потом.

— Я же уезжаю сегодня, — возразила Васса.

Они прошли в глухой уголок. Здесь был цветник. Сели на скамейку под рябинами. Ветви от ягод были словно в крови. Листья падали на голову, в клетчатый башлык, на плечи Вассы. Облака скупо процеживали солнечный свет.

— Еще хоть день не уезжай! — попросил Тарелкин, держа рябину за ветку. Изо рта его вырывались клубы пара.

— Зачем? — равнодушно возразила Васса.

Тарелкин взглянул на нее и оробел. Где эта шаловливая, светящаяся школьница? Рядом сидела строгая, чуть усталая женщина, намного старше, чем была вчера.

Тарелкин ощупывал листья, которые были уже мертвые и легко отделялись от ветки. Он искал какие-то особые слова и никак не мог их найти, а те, которые приходили, боялся сказать. И опять у него нелепо вырвалось:

— Зачем ты уезжаешь?

Васса усмехнулась.

— Странно. Ведь я работаю. А потом семья: сынишка, муж. Они ждут.

У Тарелкина вырвалась из рук ветка рябины, закачалась, в глазах зарябили цветы… И нельзя было упрекнуть. Ничего же не было сказано. И вообще ничего не было. Случайная встреча, это только он, Тарелкин, как мальчишка, что-то вообразил. Что-то померещилось ему небывалое в его жизни.

— Да… всякое бывает… — Тарелкин тяжело поднялся. — Пойдемте.

Он смотрел в ее лицо.

— Ты на гору, а черт тебя за ногу… Думал — теперь порядок. И вот опять забуксовал… — говорил сам с собой Тарелкин.