– Правильно, товарищ Старостин! Друзья, я предлагаю выпить за самоотверженность! И неспроста. Это понятие нас всех объединяет. Из мира капитала приехать в Советский Союз и честно писать о нашей стране на весь мир – разве для этого не нужна самоотверженность? А переводить с русского на английский и наоборот – целыми днями, без устали. Разве это получится без самоотверженности? Конечно нет! А футбол? Это же игра настоящих мужчин! Наш знаменитый клуб назван именем «Спартака». Правда, я болею за «Динамо», но не в этом дело. И братья Старостины играли так самоотверженно, так отважно, что их не зря – ох, не зря сравнивали с гладиаторами Спартака! Ну, и я...

– А вашу самоотверженность, господин Пронин, мы все уже оценили. – прервал тост Бронсон и добавил по-русски. – Ваше здоровье!

Когда Бронсон на своем «Форде» подвозил Пронина на Кузнецкий, они угрюмо молчали. На Кузнецком Бронсон вылез из машины вслед за Прониным. У него от выпитого кружилась голова, хотелось на воздух.

– Хотите ко мне? Чайку горяченького, али рассольчика капустного? У меня имеется. Яша, переведи ему в точности – что такое капустный рассол и с чем его едят.

Но Бронсон не хотел ничего. Он прижался к стене, скрючился и застонал.

– Худо ему, – сказал переводчик.

– А я предупреждал. Не надо было коньяк после водки кушать. Ладно, не хочет он ко мне заходить – не надо. Но кваску холодного и рассольчику я ему спущу.

Только после агашиного рассола, который в него влили прямо на улице, Бронсон сумел влезть в автомобиль, и шофер повез его в гостиницу – плавно, осторожно, как хрустальную вазу. Тем временем Пронин переоделся в свеженькую накрахмаленную пижаму. Агаша постелила ему на тахте. После удачного дня спал Пронин крепко и спокойно.

Человек в темно-зеленых галифе и белой гейше навыпуск сидел на тахте. Рядом имелось кресло, но он застыл в неудобной позе на жесткой тахте, напрягая спину. Он и любил, и ненавидел беседы с иностранными журналистами. Ненавидел, потому что приходилось выкраивать время, да еще и накануне этих встреч всегда в голову лезли разные необязательные мысли. Он привык спать по утрам – а тут после ночной работы утро нужно было посвящать дурацким сомнениям и репетициям будущей беседы... Потом голова болела. Значит, из-за двух часов интервью – два дня ишаку под хвост. Но, общаясь с зарубежными журналистами, он частенько чувствовал вдохновение, начинал импровизировать, становился артистичным и остроумным – как в юности, как в семинарии, когда удавалось переспорить друзей и рассмешить девушек. Журналисты, писатели – это инженеры человеческих душ. В комнате – ни души, но он произнес вслух, хрипловатым голосом, который знали миллионы людей в СССР и во всем мире:

– Ленин в самое сложное время не пожалэл времени для бесэды с Гербертом Уэллсом. Бронсон – не Уэллс. Помельче литератор. Но у меня найдется час-другой для беседы с Уильямом Бронсоном. Даже римский папа дает пресс-конференции. А я всего лишь секретарь ЦК партии.

О чем он будет спрашивать? Закончился процесс. Враги дали признательные показания. А ведь это – вчерашние товарищи по борьбе и вожди Советского Союза. Вот об этом-то и будет спрашивать человек с именем великого Шекспира и с фамилией знаменитого производителя зажигалок, если убрать букву «Б». Для нас не важен сиюминутный престиж Советского государства. Мы смотрим дальше. А стратегически самое важное – уничтожить врагов, тех, кто мешает нам идти вперед. И здесь только никчемный горлопан будет ставить во главу угла честь партийного мундира! Мы знаем, что кое-кто из наших бывших друзей на Западе скажет: если первые люди советской страны оказались преступниками – может быть, не стоит доверять и всей большевистской партии? В учебниках истории приходится заклеивать портреты. Это может посеять зерна сомнения в молодых сердцах. Мы рискуем. Но это война. Стране советов нужен надежный тыл. Хорошо бы подтолкнуть его к разговору о просвещении. В нашей стране открыта дорога истинно народному просвещению. Нам нужны сотни тысяч инженеров, офицеров, тысячи новых учителей. Нужны грамотные люди повсюду – агрономы, рабочие, трактористы. Миллионы грамотных людей, профессионалов! А где их взять? Выписать из Америки, по каталогу? Не получится. Поэтому наша партия сегодня – партия садовников. Мы осторожно, терпеливо выращиваем социалистического человека. Не только за школьной партой. Человека воспитывает и книга, и музыка, и кинофильм. Вы смотрели «Чапаева»? Вот об этом обязательно нужно рассказать нашему рыжеволосому другу Уильяму.

А новый нарком с Лубянки, который так хорошо показал себя в первые месяцы работы с чекистами, твердит свое:

– Товарищ Сталин! Встречаться с Бронсоном нельзя. Это опасный человек, у нас на него три папки материалов.

– А на тебя у меня четыре папки. И что? Только на дураков нет материала. У дельного человека всегда за плечами такое прошлое, что его можно сразу приговаривать к расстрелу. Можно. Но нужно ли?

– Товарищ Сталин, этот Бронсон разоблачен как агент американской разведки... Он связан с белогвардейскими недобитками.

– И ты готов об этом официально заявить на весь мир? – Берия молчал. – А если не готов, то молчи и не лезь в международную политику. У нас без тебя специалистов хватает. Кругом асы дипломатии, а прочный договор ни с Англией, ни со Штатами подписать не можем. Война на горизонте. Большая война. А мы не защищены. И Бронсон в этой комбинации – не ферзь, но полезный слон. А слон стоит трех пешек.

– Товарищ Сталин, партия не может рисковать вашей жизнью.

Сталин махнул рукой:

– Ты всегда преувеличиваешь. Оно и понятно: так легче выслужиться. Есть хорошая пословица: двум смертям не бывать, а одной не миновать. Вот и я не буду бегать от смерти как заяц. Бронсон приедет сюда завтра в десять часов. Думаешь, мне приятно жертвовать утренним сном ради беседы с этим господином? Я это не для своего удовольствия делаю. Вообще, Лаврентий, дорогой, с годами я понял, что в этой жизни делать нужно только необходимое. Все остальное не стоит наших усилий. Хотя ты и любишь это дэло. Э, да ты еще не разучился краснеть. Значит, не зря я тебе доверяю. Оставайся пить чай. Мне прислали хороший липовый мед. Из-под Калуги прислали. Мед действительно липовый, но хороший.

Нарком понял, что перед ним непрошибаемая стена. Но решился на последнюю попытку:

– А если Бронсон не сможет завтра присутствовать в Кремле? Если он заболеет или умрет?

– Он не заболеет. И кирпич ему на голову не упадет. Ни сегодня, ни завтра. И из Советского Союза он уедет с букетом цветов и саквояжем подарков. Если ты против нашей международной политики – поговори с товарищем Литвиновым. А мне пора пить чай.

Нарком уже подходил к двери, когда его окликнул негромкий голос: