Ставя подпись, он чувствовал, что подписывает себе приговор как сценарист, и был невероятно удивлен, когда по прошествии нескольких дней получил контракт от «Сильвия Деламар продакшн» на написание синопсиса, с возможностью сделать из него сценарий в случае принципиального согласия сторон.

Анри подписал оба экземпляра контракта и еще через три дня получил первый чек на две тысячи евро. Впервые в жизни он получал аванс за сценарий, для которого не написал еще ни строчки.

Он тут же полностью забросил свою книгу о Юлисесе, словно бы литература потеряла для него всякое значение и всякую пользу — по сравнению с огромным механизмом производства кинокартин, в который он по-прежнему надеялся проникнуть.

В тот же самый день, когда пришел чек, Анри отправился в Библиотеку Франсуа Миттерана. Он обновил читательский билет в зал на первом этаже, выходивший окнами в сад и зарезервированный для профессиональных историков, и начал изучать литературу о Людовике XVII.

Он заказал более пятисот исследований. В большинстве из них говорилось о том, что ребенок не умер в тюрьме Тампль в 1795 году — ему устроили побег и впоследствии переправили в Германию (в Голландию, Буэнос-Айрес, на Карибы). Согласно другим, столь же разнообразным, сколь и экстравагантным версиям, он вначале скрывался, а затем вновь появился под именем Нандорфа или Ричмонда. Были и сотни самозванцев — некоторые из них не имели представления ни о возрасте, ни о национальности, ни даже о цвете кожи сына Людовика XVI и Марии-Антуанетты.

Анри не любил загадок Истории, сказок и легенд, научной фантастики. Ему нужны были факты, а не домыслы. Его последняя книга была скорее памфлетом, встреченным суровыми нападками тех, кто не уловил в ней юмора. Вообще, так часто происходило с его книгами.

— Мы должны рассказать подлинную историю этого ребенка, — сказал он Сильвии. — Историю, которая известна и которую до сих пор скрывают. Этот фальшивый Людовик XVII, якобы спасшийся во время революции, все эти вымыслы, они заслоняют от нас самую суть дела, его историческую и моральную сторону.

— Вы полагаете?

— За всеми фантазиями выживших свидетелей, республиканцев и роялистов, видится их некий молчаливый сговор — они якобы ничего не видели, ничего не знают. Безусловно, причина этого в том, что и те и другие хотят выставить себя невиновными: одни в том, что убили ребенка, другие в том, что ничего не сделали для его спасения. Все они были сообщниками преступления и остаются ими, хотя этот факт оплетен их нелепыми вымыслами. Выдумав себе одного, двух, десять, сто спасенных королей, скитающихся по всему свету в поисках своей короны, французский народ, объединенный ложью и лицемерием, создал себе некий коллективный фантом раскаяния. Когда Леон Блуа пишет книгу «Сын Людовика XVI», он не говорит ни о каком Людовике XVII. Ребенок его не интересует.

— Я и не знала, что Леон Блуа написал книгу о Людовике XVII.

— О нем написано в общей сложности около пятисот книг.

— И нет ни единого фильма!

— Однако все известные историки в своих исследованиях посвятили «ребенку из Тампля» в лучшем случае несколько строк или небольшой абзац. Порой они проливают слезу над его участью, но, насколько я знаю, ни один из великих историков революции, а это Мишле, Жорес, Жорж Лефевр…

— Я даже не знала…

— …Бланки и, ближе всех к нашему времени, Собуль… не говоря уже о современных историках Фуре, Озуфе, — никто из них не говорит напрямую о преступлении, о его поистине огромном резонансе — и они даже как будто сами толком не знают, как к этому относиться. Во Французской революции их всегда интересовало другое — возможность анализировать события, искать смысл. Они ее не пересказывают, они ее обдумывают. А смерть Людовика XVII с их точки зрения не стоит раздумий, поскольку в ней как раз нет никакого смысла. А зачем историку подробно останавливаться на бессмысленных вещах?

— Да, в самом деле…

— Жорес, со своим огромным исследованием в шести томах, в котором, однако, иногда звучат сентиментальные нотки, думаете, он много уделил внимания «ребенку из Тампля»? Он даже не упоминает о его смерти. Еще хуже Мишле — поскольку он убежденный коммунист. Он пишет, что ребенку давали игрушки, и спрашивает: «Это называется плохим обращением?» Он даже забывает упомянуть, что ребенок находился в тюрьме, настолько сам захвачен огромным значением революции в целом. По сути, участь этого ребенка до сих пор считается скорее побочным недоразумением, а не апофеозом Террора. Официальная история до сих пор просто проходила мимо Людовика XVII.

— Но ведь мы не пройдем, Анри? Мы расскажем его историю?

— Конечно, Сильвия.

«Я — предводитель революции», — сказал себе Анри, выходя из Библиотеки Франсуа Миттерана. Он шел, борясь с ветром, постоянно свирепствующим на эспланаде этого злополучного строения. Сегодняшний день, как и все остальные дни в течение нескольких недель, Анри провел за чтением книг о Людовике XVII.

«Я — предводитель революции» — так называлась его книга для детей, которую он писал у развалин Баальбека. Все то время, что солнце поднималось над храмами Юпитера и Меркурия, потом садилось и снова поднималось над их классическими колоннами, наполовину разрушенными, он чувствовал потребность рассказывать все новые эпизоды из своей жизни юного революционера. Над такими юнцами можно смеяться, но когда оружие выпадает из их рук — смеяться уже не хочется.

Анри восторгался Революцией, как другие — космическими достижениями или футбольными победами. До тринадцати-четырнадцати лет он мечтал только об одном — стать вождем революции, вести ее обрывистыми тропами марксизма, ленинизма и большевизма, чей дух выражался для него в революционных песнях. Ибо это был один из наиболее трогательных и гротескных аспектов его собственного революционного прошлого: он знал наизусть «Юного часового», «Дело пойдет» и «Карманьолу».

Своей книгой для детей, написанной на веранде старинного отеля напротив руин Баальбека, Анри пытался поставить точку, окончательно избавиться от призрака того ребенка — солдата революции, который все еще жил в нем. Вытравить всю горечь былого разочарования.