Королева плакала — в тот момент или до того, уже нельзя понять, у нее давно взгляд, словно у помешанной, и он напрасно ищет в ее лице остатки былой красоты, а в жестах — прежнее благородство: несчастья стерли всё без следа. Прическа ее растрепана, волосы поседели, из всех чувств остался только гнев, который помогает ей выжить, но делает ее отталкивающей. И вот она резко хватает сына и увлекает за собой вглубь комнаты, а в следующее мгновение опускается перед ним на колени.

Прежде ребенок никогда не видел, чтобы она так делала. К ритуалам и церемониям Мария-Антуанетта всегда относилась небрежно и исполняла кое-как. Молитвы другое дело, их она любила, она чувствовала себя прекрасной в глазах Христа и его Церкви, которая тоже смотрела на нее, — но этикет ненавидела и, с тех пор как они покинули Версаль, совершенно не утруждала себя соблюдением правил придворного поведения, лишь беря на себя труд быть вежливой. Но сейчас, нарочито церемонно, с величавым выражением лица, Мария-Антуанетта исполняет древний ритуал династии Капетингов, словно преклоняя колени перед всеми прошлыми столетиями. Она смотрит на своего сына. Вопреки всему — доносящимся снаружи воплям, камням, которые швыряют в окна эти дикари, эти трусы, эти французы, вопреки Папе и всем тем, кто ее оставил, — она склоняется перед сыном и шепчет: «Да здравствует король Франции!»

Когда королева поднимает глаза, Нормандец, как она прежде называла сына, уже не наследный принц, а король.

И с этого момента его играет другой актер — фильм должен отразить происшедшую в нем перемену.

Заказав энный по счету бокал белого вина («И, пожалуйста, еще одну порцию зеленых оливок»), Дора попросила Анри провести ногтями по тыльной стороне ее ладони. Он сделал это, осторожно, стараясь не оцарапать кожу, понимая, что это не прелюдия, а закладка основы отношений с этой женщиной. Он провел ногтями сначала вдоль кисти, потом вдоль всей ее руки.

Очередной бокал полностью закрепил установившееся между ними доверие, и, сбросив туфли, Дора протянула Анри одну ногу за другой, чтобы тот провел ногтями и по ним. «Начиная от пальцев, нет, не здесь, — она взяла его руку в свою, чтобы положить ее, куда хотела. — Да, вот тут».

— А кто бы, по-вашему, мог сыграть роль Марии-Антуанетты?

— Было бы неплохо позвать Натали Аабри, — ответил один из сопродюсеров.

— А как насчет Натали Оссер?

— Ах да, можно и Натали Оссер.

Однако идея с Натали Аабри явно всем больше нравилась.

Они во второй раз собрались в офисе кинокомпании на авеню Иена и уже обсуждали кандидатуры актеров.

— Я ничего не имею против Натали Аабри, но у нее, кажется, за последние пятнадцать лет не прибавилось ни единой морщинки. У нее лицо куклы, почти маска. Это было бы хорошо для первых сцен в Версале, но ведь потом героиня стареет — в Тюильри, Варенне, Тампле… На эшафот поднимается старая, изможденная женщина. Согласится ли Натали Аабри предстать в таком виде?

Они колебались между двумя Натали — Аабри и Оссер.

Анри рассказал о своей идее позвать трех детей-актеров для разных возрастов Людовика XVII.

— Ребенок, наследный принц и король.

Воцарилась молчание. Сильвия Деламар повернулась к обоим сопродюсерам. Они с трудом переваривали идею. И эти люди еще рассуждают о кино, как будто что-то в этом понимают!

— Нужно уделить больше внимания повествовательной структуре…

— Способы воздействия на уровне образа отличаются от тех, что существуют на уровне слова.

— И потом, разве так важно, что происходит раньше, в Версале и в Тюильри? Не лучше ли начать историю с момента прибытия в Тампль?

— Я думаю, нужно выбрать ребенка определенного возраста — скажем, лет семи-восьми…

— Потому что трое разных детей…

— В самом деле…

— Это не лучшая идея, Анри.

— Я понимаю, что такая перемена произведет эффект, но что хорошо в романе, для кино…

— …будет проблемой.

— Но можно ведь попробовать, чтобы выяснить.

— И еще, речь не идет о том, чтобы показать всю жизнь Людовика XVII.

— Это не урок истории. Это фильм.

— Художественный фильм. Вымысел.

— У кино своя собственная логика повествования.

— Трое детей, — хмыкнула Сильвия. — Одного бы найти…

Оба ее помощника рассмеялись, словно она произнесла лучшую шутку века. Они явно не догадывались, что Анри сильно задет. Он понял, что они совершенно не верят в него и никогда не согласятся признать его полноправным автором сценария — лишь в лучшем случае исполнителем своих идей. Он начинал их потихоньку ненавидеть.

Один из помощников поднял новую проблему.

— Как сделать захватывающей историю, конец которой уже известен?

— Что вы хотите сказать?

— Ну, мы же знаем, что в конце Людовик XVII умирает.

Анри вспомнил «Жанну д’Арк» Дрейера и известный анекдот, рассказанный Кокто и, возможно, им самим же и выдуманный: как одна из зрительниц, вся в слезах, воскликнула, когда Жанна д’Арк поднималась на костер: «Нет, они ее все-таки не сожгут!»

— Нельзя ли показать события не глазами самого короля, а глазами его старшей сестры? — предложил другой сопродюсер. — Это более приемлемо, если учесть, что она более взрослая и лучше понимает происходящее.