Ничего не нашлось.

Появился генерал Лафайет и объявил:

— Я смог взять ситуацию под контроль, ваше величество.

— Лжец! — воскликнула графиня Прованская. — Ничего вы не смогли! Вы негодяй и ничтожество!

— Мадам, я не думаю, что они атакуют этой ночью.

— Я готова выцарапать вам глаза! — вскричала графиня, сделав шаг вперед.

Но ей помешали наброситься на Лафайета.

Наконец она замерла в объятиях мужа и простонала:

— Почему мы не уехали в июле, когда еще было время? Почему?

Граф Прованский в ответ лишь крепче обнял жену, чтобы успокоить, но поскольку она продолжала выкрикивать свои «Почему?», ей ответила Мария-Антуанетта:

— Вы прекрасно знаете почему, мадам. Вы и ваш супруг ждали, что король отречется от престола, чтобы занять его место.

Король покачал головой.

— Неужели во всем Париже нет хлеба?

— Эта нехватка нарочно устроена, сир. Это заговор…

Камень, брошенный снаружи, выбил один из квадратов оконного переплета. Нормандец закричал — теперь и он испугался. Он спросил, где Полина.

Вбежал один из офицеров королевской гвардии и, не тратя времени на поклоны, обратился к королю:

— Одно ваше слово, сир, и я усмирю этот сброд!

Все замерли в ожидании этого слова, которое могло бы навести порядок. Нормандец тоже смотрел на отца, не понимая, что это за слово и почему отец его не произносит.

— Убейте сегодня две тысячи — а завтра их будет десять, — подал голос Лафайет. — И тогда я ни за что не ручаюсь.

По сути, он произнес вслух то, что король мысленно обещал самому себе: никакого кровопролития. Откуда у него, заядлого охотника, было такое предубеждение против крови?

Все дело в его трусости, говорили одни. Все дело в его здравомыслии, утверждали другие, считавшие такое поведение короля тактически верным: он понял, что уже поздно что-либо предпринимать.

«Не подгоняйте время», — сказал Неккер, выступая в Учредительном собрании. Перед этим ускорившимся временем Людовик XVI коснел в неподвижности, не в силах устремиться в бурный поток людей и идей. Или же он слишком хорошо понимал суть ускоряющихся событий, и она его ужасала. Всем своим весом, всей инерцией — своего тела, своей монархии, своего старого режима — он пытался хоть немного замедлить ход вещей.

За внешней нелепостью короля скрывалась мудрость, определяющая его цель на возможно более долгий период: уберечь время от жадности этих безумцев. Держаться, держаться как можно дольше. Поэтому он медленно поднялся и так же медленно вышел на балкон.

Людовик XVI оказался лицом к лицу с толпой, требовавшей, чтобы он заговорил.

— Сегодня…

— Громче!

— Сегодня…

— Раскрывай рот пошире, жирный боров!

Толпа захохотала. Король ощутил неожиданную боль от этого оскорбления, потому что оно адресовалось не только ему лично, а ему как королю. Эти слова, которые прежде стоили бы произнесшему их человеку порки, колесования или четвертования, заставили страдать короля — и всех остальных королей, чьим наследником он был. Людовик XVI в одиночку противостоял авангарду сил хаоса — армии, вооруженной пиками, вилами и горящими факелами, воодушевляемой собственными воплями, — и две тысячи свиней называли его боровом.

Вот они, свобода, равенство и братство свиней, сказал он себе. Вот он, революционный проект: сделать всех людей равными — равными в правах, равными в свинстве. Равенство, которое они возвещают, вздымая свои пики, которое есть отказ от индивидуальности, оно освободит их не только от их угнетателей, но и от их мертвых, и от их ближних, и от памяти, и от обязательств. Это современный каприз, возникший здесь и сейчас. Человек, равный остальным, это всеобщий брат, товарищ, он зовет своего отца только по имени и больше не боится за это быть наказанным. Потому что больше нет иерархий, незачем стремиться к большему, никто ни от кого ничего не требует. Потоп не только после меня, думал Людовик XVI, он был и до меня, и сейчас — вокруг меня.

Можно обвинять Людовика XVI в просчетах, слабости физической и политической, но в главном он был непоколебим. Он противостоял наступлению равенства, ибо оно было оскорблением Бога, и он изо всех сил старался замедлить его продвижение.

Король смотрел на толпу и не узнавал своего народа. Это сборище пьянчуг, что это? Кто эти люди? Он сильнее перегнулся через перила, чтобы лучше слышать оскорбления, хохот, хрюканье свиней. Поскольку он был близорук, то не различал их взглядов. Он видел только шумную массу, вздымающую факелы и пики.

— Сегодня же, — слабо выкрикнул он, — я возвращаюсь в Париж со всей моей семьей.

Но толпе уже было наплевать на его слова, как и на все остальное, толпа вообще толком не понимала, для чего сюда явилась. Все эти люди не спали со вчерашнего утра, они уже вволю напились и накричались, устроили небольшую резню… а кстати, почему бы заодно не прирезать короля? А лучше всего — королеву. Где она?

— Мы хотим видеть королеву!

Король отступил от перил, почти физически ощущая ненависть, исходившую от толпы. Народ превратился в огнедышащего дракона. Людовик XVI вернулся в гостиную и встретил взгляд брата — это была еще одна опасность, поскольку Провансалец тоже желал его смерти, чтобы стать регентом и спасти свою шкуру.