Рождество и первые дни 1942 г. вермахт встретил, вспоминая судьбу армии Наполеона в 1812 г. Вообще аналогии с тем периодом встречаются в немецких воспоминаниях и книгах о зимней кампании 1941/42 г. довольно часто. О судьбе Великой армии также напоминало командование противника. В телеграмме, которая была разослана штабом группы армий «Центр» пяти подчиненным ей армиям 21 декабря 1941 г., говорилось: «История отступления Наполеона грозит повториться вновь. Поэтому отход возможен лишь с тех участков, где подготовлены тыловые позиции».

Немецкие историки и мемуаристы часто указывают на раскисшие дороги как на основной фактор неудач войск группы армий «Центр». Основная ошибка здесь – это тезис о том, что распутица не оказывала воздействия на советские войска. Раскисшие в период дождей дороги действовали на обе противоборствующие стороны. Но такое состояние дорог оказывало поистине катастрофическое воздействие на отступающих. Особенно это касалось советских войск, пробивающихся из окружений, которые были вынуждены оставлять врагу или уничтожать орудия, автотранспорт, радиостанции. Для наступающих немецких войск застревание или даже поломка автотранспорта, танков и тягачей не означали автоматически их безвозвратной потери для вермахта.

Бывший заместитель командующего 49-й армии по тылу Н.А. Антипенко позднее вспоминал: «Дорожные войска только-только сколачивались, дорожной техники было мало, к ней относились топоры, лопаты, грейдеры на конной тяге. Старым способом, «раз, два – взяли» вытаскивали десятки и сотни машин там, где создавались пробки. Для улучшения дорог на фронте применялись жердевки, лежневки, колейно-брусчатые дороги. На наиболее трудных участках имелись дежурные тракторы, вытаскивающие застрявшие машины» [58] .

И так бывало…

Здесь следует отметить, что инженерные части вермахта обладали совершенной строительной техникой, позволяющей им сравнительно быстро строить гати по раскисшим дорогам [59] .

Нельзя утверждать, что снижение проходимости проселочных дорог существенно повысило возможность советских войск по обороне направлений. Так, 24-й моторизированный корпус 2-й танковой армии Гудериана, встретив сопротивление в районе Мценска, смог предпринять обходной маневр по бездорожью. Поэтому воздействие природных факторов не следует считать основной причиной замедления наступления немецких войск на Москву.

Основным действующим фактором были эффективные контрмеры советского командования – перегруппировки войск и ведения боев с опорой на строившиеся с лета 1941 г. инженерные сооружения.

Боевой дух войск Северо-Западного фронта подняли и успехи наших соседей. В боях под Тихвином десять дивизий вермахта понесли большие потери (из них две танковые и две моторизированные). 18-я моторизованная дивизия была полностью разгромлена, в живых остался лишь батальон мирного времени – 741 человек.

Из немецких воспоминаний: «Войска начали наступление на Тихвин при температуре 10–15 градусов мороза. Одна группа перекрыла важнейший участок железной дороги, связывающий Москву и Ленинград, Чудово и Тихвин. Но в ночь на 21 ноября внезапно за несколько часов ртутный столбик термометра опустился до –43 С. В мгновенье ока на наши боевые войска обрушивается невообразимая катастрофа. Танки, моторы, пушки – все выходит из строя. Лишенные всякого опыта солдаты в своих тоненьких летних мундирах и пальто стали абсолютно незащищенными под ударами страшного мороза» [60] .

9 декабря 1941 г. 4-я отдельная армия под командованием генерала армии К.А. Мерецкова в упорном бою ночью освободила Тихвин.

Немецкое командование придавало большое значение удержанию Тихвина. Так, на совещании у Гитлера 6 декабря 1941 г., которое описывается в военном дневнике Ф. Гальдера, излагались планы по изоляции Ленинграда и установлению связи с финскими войсками и, главное, «удержание Тихвина» [61] . Уже 8 декабря, всего два дня спустя, Гальдер записывает в дневнике: «Тихвин эвакуируется» [62] . Армия Мерецкова выбила противника и из Большой Вишеры, отбросив его за реку Волхов.

Контрнаступление под Тихвином стало этапным. Вместе с контрнаступлением под Ростовом оно ознаменовало начало перехвата стратегической инициативы Красной Армии в зимней кампании 1941/42 г. Войска группы «Север», отброшенные за Волхов, навсегда утратили инициативу на этом участке фронта. Несмотря на вливание крупных резервов, 16-я и 18-я армии вынуждены были вести кровопролитные бои фронтом на восток. Штурм Ленинграда был отложен навсегда.

17 декабря 1941 г. был образован Волховский фронт под командованием генерала армии К.А. Мерецкова, в состав которого вошли войска 4, 52, 26-й армий. В подчинение этому фронту перешла Новгородская армейская группа. Она была реорганизована в 59-ю армию под командованием генерал-майора И.Т. Коровникова. 180-я стрелковая дивизия полковника И.И. Миссана вернулась обратно в состав 11-й армии.

Все чувствовали и ожидали перемен. Красная Армия готовилась гнать врага на запад. И командующие фронтами, и командиры корпусов и дивизий, полков и подразделений понимали, что это вскоре произойдет. Каждый на своем месте готовился к этому. Готовились и рядовые красноармейцы. И в первую очередь готовились разведчики, так как они знали, что успех будущего наступления напрямую зависит от результативности их нелегкой, опасной работы.

Разведка противника всегда нужна хоть в обороне, хоть в наступлении. Даже когда часть отводили в тыл на отдых, пополнение, разведчиков часто вызывали в расположенные на переднем крае подразделения – для них перерывов не было. Разведка была не только в стрелковых частях, она была и в танковом полку, и в полках связи, и у артиллеристов. Но у артиллеристов разведчики сидели на наблюдательных пунктах, разведчики связистов или танкистов не лазали за «языком». Эта задача была только на плечах разведки стрелковых частей.

И все ползком, все затаившись. Летом, прокладывая проходы в минных полях и проволочных заграждениях, разведчики честили немцев, которые привязывали к проволоке пустые консервные банки, устраивали другие хитрости. Простые сучки, валежины вдруг могли случайно хрустнуть под ногами, сороки своим громким стрекотанием выдавали присутствие человека, не вовремя могли качнуться кусты. Зимой все было присыпано снегом, легко было и наступить на припорошенную снежком мину.

В поиске у разведчиков не было мелочей, все надо было предусмотреть. Например, приспосабливали немцы пулемет с эксцентричным креплением на станке, чтобы стрелял методично, веером, с минимальным темпом стрельбы. Поэтому разведчики, когда огонь «ушел» вбок, и пока пулемет займет исходное положение, успевали проскользнуть опасную простреливаемую зону и так далее. Разведка – это длительная, тихая, изматывающая нервы атака, сжимающая человека в пружину не на минуту, как в обычном бою, а на часы, сутки, и далеко не все это способны выдержать. В разведке главное качество не храбрость, а сообразительность, быстрая реакция, умение действовать сообща. Отбор в разведку был задачей непростой. Во-первых, разведчик должен быть не только смелым, это само собой разумеющееся, но и по натуре авантюристом, то и другое выявляется только в бою. Во-вторых, было негласное указание не брать в разведку всех, у кого родные, близкие остались на оккупированной территории: списки разведчиков просматривались смершевцами.

Недаром в царской армии в Первую мировую войну разведчиков называли «охотниками» – в разведку шли только добровольцы и вели именно охоту на «языков», на сведения о противнике.

Из прибывшего пополнения опытные командиры в разведку отбирали даже не глядя на тех, кто стоял в последней шеренге или прятал глаза. У разведчиков были «льготы» – вдоволь спирту – водки, хорошее обмундирование, хорошее питание с комендантской кухни, отдельное жилье неподалеку от штаба полка. Это привлекало, в разведку шли люди особого склада. Больше всего сил забирали операции по захвату «языков». Вот что рассказывает человек, который не раз в них участвовал:

«Военная мысль старших начальников, казалось, застряла на категориях Первой мировой и Гражданской войн, когда боевые действия велись как бы в «натуральном виде»: вижу врага – стреляю, не вижу – не стреляю, когда не было радио и телефонных перехватов, не было современной аналитической работы с документами, публикациями в прессе и пр. Всего этого в головах начальников не существовало, и, как в те давние времена, все упиралось в идею «языка» как источника информации о противнике и как вещественное доказательство активности войск, умелости руководства ими. Бумажку, документ можно подложить, состряпать, а «язык» – это весомо, предметно, доказательно.

«Язык», естественно, был нужен не столько для уяснения высоких стратегических замыслов, а больше для выявления, уточнения нумерации военных подразделений противника, их дислокации. Те, кто сидел в окопах, прекрасно все это знали и без «языков»: солдатские книжки убитых немцев, документы, захваченные в окопах противника, убедительно сообщали о частях противника, противостоящих нашим. Замену частей улавливали даже без «языков»: сменялся характер шума двигателей, изменялся говор солдат, в другое время приносили еду. Солдатские книжки убитых немцев, которые удавалось подобрать на нейтральной полосе, отсылались «наверх». Там они сверялись по справочникам наименований частей, полевых почт и пр., уточняли их движение. Но разведчики тоже не лыком шиты, зная собственным хребтом, чего стоит взять одного «языка», придерживали часть солдатских книжек убитых немцев, иногда пересылали эти книжки с таким запозданием, когда часть была уже заменена. Поэтому «наверху» всегда требовали живого «языка», не доверяя донесениям разведчиков, которые, как полагали «наверху», только и знают, что отсыпаются на нейтралке.

Расплачивались за это люди жизнями. За каждым «языком» приходилось выходить в ночной поиск пять-шесть раз. Без потерь обходилось редко. Чаще всего «язык» стоил жизни нескольким разведчикам, иногда с ранеными это выхватывало из боевого строя до двух десятков человек.

Ни в одной армии мира «языков» не брали и не берут. Не последнюю роль в разведке играло чутье на документы, неспроста разведчики были первыми на местах, где только что происходили боевые действия, атаки. Документы, бумаги в землянках, солдатские книжки и письма убитых солдат противника, газеты, найденные в окопах, – все это можно обмозговать и получить иногда сведения, которые не дает ни один «язык», рядовой часовой, зазевавшийся солдат из окопа» [63] .