С улицы через боковые двери прибежал суетливый дьячок. Он привел с собой толпу юродивых и богомольных стариков, юлил перед ними, тыча в комсомольцев пальцем:

— Вот они — богохульники! Видано ли дело — святую обитель грабить?

Дьякон хрипел, пытаясь встать со связанными руками. Изодранная риза свисала на нем клочьями, волосы растрепались.

Толпа церковных фанатиков двинулась на комсомольцев. Илюша бросился из церкви, чтобы бежать за дядей Колей Азаровым. В дверях он столкнулся с чоновцами, спешившими на помощь комсомольцам. Тетя Даша, расстегивая на ходу кобуру, кричала:

— Прекратить контрреволюцию!

У Илюши кружилась голова. Придерживаясь рукой за дверь, он вышел из церкви. На улице гудела толпа. Отовсюду неслись крики:

— Бей комиссаров!

— Братья! Не дадим на поругание святые иконы!

Из толпы летели камни. Один из них, отскочив от железных дверей, ударил Илюшу по ноге.

Какой-то мужик в поддевке вскарабкался на поповский забор и завопил, потрясая кулаком:

— Раньше за такие дела ноздри вырывали! Вечным мукам предавали!

— Бей их, сукиных сынов!

То здесь, то там в Толпе шныряли скауты. Илюша узнал Шурика Золотарева, Гогу и даже Поля. Они о чем-то сговаривались, а Шурик кидал камнями в красноармейцев, охранявших вход в церковь. Чей-то камень сорвался и угодил в икону, что висела над входом. Стекло разбилось, осыпав красноармейцев осколками.

— Надо верующих созывать!

— В набат ударить!

— Прогнать красноармейцев с колокольни!

Под натиском толпы красноармейцы укрылись в притворе. Нападающие заняли паперть. Илюша видел, как пятеро здоровенных мужиков взломали боковую дверь и стали подниматься на колокольню.

Толпа волновалась. Люди, задрав головы, смотрели на верхний ярус звонницы. Оттуда доносились голоса:

— Не подходи, а то шашкой рубану!

— Тащи его за шинель!

— Отойди, говорю, от колокола!

Вверху раздался выстрел, послышался треск деревянных перил. И все увидели, как с колокольни свалилось что-то тяжелое, глухо ударилось о землю, и толпа окаменела. На снегу лежало тело красноармейца с раскинутыми в сто-ропы руками. Изо рта текла струйка крови.

Все бросились врассыпную. В одно мгновение на улице не осталось ни души.

Потрясенный тем, что произошло, Илюша стоял, прислонившись к ограде церкви. Над дверями храма зияла пробоиной икона Спасителя. Брошенный камень оцарапал бесстрастный лик бога и надпись:

«Приидите ко мне все страждущие и обремененные, и аз успокою вы».

Илюша понуро брел вдоль улицы. Тяжелые, недетские думы тревожили сердце. Куда девался Степа? Видел ли он, как дьякон ударил Митю крестом? Знает ли, что с колокольни сбросили красноармейца? Неужели Степа потому не вышел из алтаря, что прятал от голодных ребятишек золото в подвалах? Оставив позади Васильевскую улицу, Илюша свернул на Татаринскую и очутился у городского кладбища. Сам не зная зачем, он поплелся на Калелую гору, где катались со Степой на лыжах, постоял, глядя на зимний бор, синеющий за Яченкой, на избы Подзавалья, еле видные в ранних мартовских сумерках.

Уже стемнело, когда он вернулся на Солдатскую улицу. Всюду было безлюдно. Возле Степиной калитки Илюша остановился. Ему почудилось, будто из дома, из-за плотно прикрытых ставен, доносится плач. Не было сомнений — слышался голос Степы:

— Не буду! Не хочу молиться богу!

Слова Степы потонули в глухих ударах, в звоне разбитого стекла. И раздался отчаянный Степин крик:

— Все равно не буду! И в церковь больше не пойду!

Видно, Степу сильно били, он уже хрипел:

— Хоть убей, не пойду! Почему ребята живут, как люди, а я на коленях ползаю? Не хочу быть святым!.. Не хочу!.. — Опять что-то со звоном покатилось по полу. Слышались удары, но Степа не сдавался:

— В приют уйду, на улице жить буду. Не надо мне твоего хлеба!

«Молодец, Степка! — шептал Илюша, сочувствуя другу и восхищаясь его стойкостью. — Не будем мы молиться богу! Нет его ни на небе, ни на земле!»

В ту весну Ока вскрылась рано. Издавна ледоход был для жителей города радостным событием. Еще до начала ледохода в городском саду у парапета собирались толпы людей, любуясь неоглядными просторами и ожидая, когда тронется лед. Говорят, еще никому не посчастливилось увидеть начало ледохода. Реки чаще всего вскрываются ночью. В тишине раздаются гулкие, точно пушечные, удары, ломается ледяной покров, льдины тяжело ворочаются в воде, нагромождая торосы, вся река приходит в движение, ревет и грохочет…

Утром по голубой воде плывут хрустальные, зеленоватые на взломах льдины, образуя на поворотах заторы. Льдины наползают одна на другую, становятся торчком, издавая стеклянный звон. Прозрачные куски отламываются, с плеском ныряют в воду и снова всплывают. Медленно кружась, они скользят вниз по течению, обгоняют одна другую, сталкиваются с берегом и снова отходят. Красивое, волнующее зрелище.

Плывут льдины большие и маленькие, пополам с ледяным крошевом. Иногда виден кусок наезженной зимней дороги с охапкой соломы, даже с санями, застрявшими на середине реки. Однажды во время сильного половодья плыл на льдине крестьянский овин, а на крыше сидел петух и кукарекал на весь необъятный разлив.