Обыкновенно лед идет по реке два или три дня, и полая вода поднимается так высоко, что заливает нижние улицы. Люди от дома к дому плавают на лодках. Разлив достигает ромодановских двориков, хотя они стоят высоко.

Для детей ледоход — настоящий праздник. Прямо из школы мчатся они на берег Оки, а там веселыми криками провожают проплывающие льдины, бросают вверх шапки, спорят, чей камень долетит до середины. Вместе с ребятишками прыгают, носятся вдоль берега собачонки, лают на льдины, фыркают, нюхая снеговую воду.

Приближалась пасхальная неделя. Трезвонили церковные колокола, но они уже никого не могли обмануть. Протест против религии разливался подобно весеннему половодью. Молодежь порывала с верой дедов.

У входа в нардом стоял прислоненный к стене большой фанерный щит. Он привлекал к себе внимание аршинными буквами и множеством восклицательных знаков.

Обыватели толпились возле афиши, перемигивались:

— Дожили большевички, пасху начинают праздновать.

— Еще вспомнят бога…

— Зачем же они церкви разоряли?

— Вернут обратно. Заграница приказала. Сказывают, папа римский молебен отслужил, большевиков анафеме предал.

— Так им и надо…

Судачили мещане, хихикали, а в нардоме шла веселая работа: молодежь готовилась отпраздновать красную пасху.

Решили устроить комический карнавал и шествие по городу с факелами.

В нардом отовсюду сносили старинные купеческие наряды из парчи, напоминавшие поповские ризы, Евангелия. Кто-то притащил даже гусарскую шапку с пышным султаном, уцелевшую еще со времен наполеоновской войны: пригодится и шапка, сойдет за поповский клобук. Раздобыли настоящее медное кадило и, хотя оно было помято, вычистили до блеска и подвязали к веревочке.

В комнате за сценой, где хранился театральный реквизит, художники малевали богов, девчата шили хоругви из рогожи, вырезали из картона круги-нимбы для святых, клеили из глянцевой бумаги поповские камилавки и примеряли их.

Уличные мальчишки заглядывали в окна, стараясь разгадать, какой сюрприз готовят комсомольцы, но так ничего и не угадали. А тут еще подъехала к нардому колымага, запряженная клячей. На телеге громыхала пустая бочка с надписью по круглому боку: «Слезы богородицы».

Из всех ребятишек города секрет знали только двое: Илюша и Степа. Со времени драки в храме Василия Блаженного и отречения Степы от церковных дел двое друзей стали поистине неразлучны. Они всюду бывали вместе, вдвоем навещали в Хлюстинской больнице Митю Азарова, раненного взбесившимся дьяконом. Тогда-то и узнали они о предстоящем комсомольском карнавале.

Мальчишки на улице приставали к Степе:

— Будь человеком, скажи, что за пасха будет в клубе?

— Не знаю, — отвечал Степа, загадочно усмехаясь.

Илюша тоже молчал. Друзья строжайше хранили тайну. Зато сами с веселым интересом смотрели, как комсомольцы приклеивали самодельным богам пеньковые бороды, разрисовывали хоругви. Валя Азарова сшила из старого одеяла младенца Иисуса Христа, которого должна нести на руках божья матерь: ее собирался изображать Пашка Булочкин, рабочий котельного цеха. Он всегда играл на сцене комические роли.

Илюша и Степа приставали к Мите;

— А нам можно нарядиться?

— Валяйте!

— Кем?

— Чертями или ангелами.

Валя Азарова помогла вырезать из картона крылья, сама пришпилила ребятам на спины и надела на головы золотые нимбы. Получилось, как у настоящих ангелов.

Как-то ребята встретили в нардоме Тину Богоявленскую.

Столкнувшись с приятелями, Тина смутилась. Однако Степа с прежней нежностью смотрел на нее, потом спросил:

— Тина, разве ты тоже к скаутам не ходишь?

— Нет, Степушка.

— Почему?

— Так складывается судьба… — Тина улыбнулась чуть-чуть грустно, потом прямо взглянула на них и ответила с гордостью: — По-новому складывается моя судьба…

В тот же вечер нечаянно открылся ребятам смысл этих слов. Илюша привел Степу на сцену посмотреть новую декорацию. Они не знали, что за полотняной перегородкой, где были нарисованы березки, уединились Тина и Митя. Их негромкие голоса заставили ребят прислушаться.

— А я уже сказал ребятам, что ты принесешь заявление…