Шрифт:
— Да, я тоже хочу быть с вами! От всей души хочу! — вздыхает Бируни. — Но как подумаю: опять странствовать по длинным и опасным дорогам, опять служить Кабусу… Нет, ваш покорный слуга сыт всем этим по горло!
— Но султан Махмуд!.. — тревожится молодой (тогда он был молод!) Абу Али и тревожит его, Бируни. — Разве он лучше Кабуса? Или вы забыли о его погромах в Хорасане?
— Нет, дорогой друг, я ничего не забыл. Покорный ваш слуга отнюдь не считает правителя Газны лучше правителя Джурджана. Белая ворона, черная ворона — все равно ворона! Но…
— Нет, наставник! — горячо перебивает его Абу Али. — Не все правители одинаковы, вспомните первых из семьи Самани.
— Но разве не эмиры Самани заливали кровью Бухарский край и тот же Хорасан? Разве не сеяли они несчастья в других странах?
— Да, сеяли! Но в этом подлунном мире все ведь относительно…
— Ты еще молод, Абу Али… Относительно все, но не кровь людская, проливать ее во имя своей корысти — грех абсолютный.
— Ладно, пусть так, но… вы же знаете, что говорят в народе об этом Махмуде… — Абу Али подбросил несколько веток саксаула в голодный костер. — Ну, про то, как один сыч пошел к другому сычу, своему приятелю, высватать своему сыну дочь. Приятель обитал в развалинах древнего города. Показал он пришедшему свое обиталище и стал хвастаться развалинами, какие они красивые да знаменитые. Ну, и друг его пришедший тоже расхвастался:
«Вот у меня развалина, так еще живописней да знаменитей, отдай свою дочь за моего сына — тогда и она будет жить в не виданных никем развалинах».
«Ладно, — согласился приятель. — Будь у меня сто дочерей, а у тебя сто сыновей, всех их отдам за твоих отпрысков, уж больно понравился мне твой рассказ… Но у меня есть одно условие!»
«Хорошо, ставь твое условие», — сказал сыч, сватавший дочь.
«Условие у меня такое: за мою дочь подаришь мне сто разрушенных городов — это будет калым! Согласен?»
Тогда первый сыч громко расхохотался:
«Не беспокойся, приятель. Лишь бы на наше счастье дольше жил на свете султан Махмуд Газнийский, тогда я тебе не сто, а тысячи разрушенных городов, если попросишь, найду!..» Неужели вы не слышали эту притчу, досточтимый наставник мой?
— Слышал. Но… нет мне никакой возможности не ехагь в Газну, дорогой Абу Али.
— Но мы тайно сбежим, тайно!.. Я договорился… будет совсем небольшой караван. Проскочим… Мавляна Масихи тоже собирается бежать.
— Счастливого пути вам, брат мой! А я… нет, нет ни желания, ни долготерпения, чтобы идти второй раз туда, где я уже раз был, Абу Али… Если будет суждено, может, еще и встретимся. А если не увидимся, то прости, дорогой мой, коль возникли меж нами споры и непонимание. Прости меня за них, брат мой!
— И вы тоже простите меня, наставник…
Годы прошли.
В Газне Бируни построил обсерваторию. По приказу грозного султана на строительство прибыли отовсюду зодчие и каменщики. Из далекого Исфахана они привезли для Бируни первое послание от Ибн Сины и сообщили горькую весть: наставник Бируни Абу Сахля Масихи, бежавший вместе с Ибн Синой, тогда же, не достигнув Джурджана, не выдержав дорожных мук и невзгод, скончался в пустыне!
Пятнадцать лет назад он узнал об этом печальном событии. И до сих пор мучает тягостная мысль: если б он, Бируни, послушался совета Абу Али, если б они убежали вместе, наверное, он смог бы оказать помощь старому наставнику в трудном пути через пустыню. Но такого рода сожаления для человека столь же неутешительны, сколь и бесплодны.
А Ибн Сина?.. Вот уж скоро двадцать лет, как Бируни остается лишь мечтать увидеть его. Особенно с тех пор, как, из Индии возвратясь, прочитал «Аль-Канон» — великую книгу врачевателей.
Кто знает, может быть, Ибн Сина и приехал бы, как о том недавно говорила Хатли-бегим, если бы к нему послали людей от его имени. Нет, нет, нельзя, недостойно вплетать свое имя в интригу. Султану нужен Ибн Сина любой ценой. Он ведь и впрямь дал бы Ибн Сине золото, равное его весу, приди великий исцелитель сюда, в Газну. Но Ибн Сина не пришел. И не ему, не Бируни звать Ибн Сину сюда. Достаточно он, Бируни, сгибался перед судьбой.
…Бируни снова попытался «потушить» ту свечу, которая оживила мрачные воспоминания, но нет, не «зажигались» иные свечи, не воскрешались радостные воспоминания, не было звезд для Бируни — ни в небе, отсюда не видимом, ни в душе страдающей…
Глава одиннадцатая
В одну из приемных комнат «Невесты неба» любимец султана Махмуда визирь Абул Хасанак вошел пошатываясь, будто слегка перебрав вина, — увы, на сей раз горького вина…
Опустился в кресло. Огляделся: показалось, будто кто-то кашлянул в комнате.
Ну да, так и есть: имам Саид.
В руках имам держит тяжелые янтарные четки, одет имам в желто-зеленый наряд, весьма идущий к осанистой фигуре, на голове зеленая чалма.
Имам Саид посмотрел на Абул Хасанака, обессиленно поникшего в кресле, непонятным по значению кивком кивнул ему, подходя к двери султановой опочивальни. Принял вновь спокойно-надменный, как у откормленного гуся, вид.