Но главным образцом в жизни ЛаВея стал сэр Бэзил Захарофф — вплоть до того, что много лет спустя ЛаВей поместил в начале «Сатанинской ведьмы» посвящение Захароффу как человеку, знавшему, как использовать женские чары в своих интересах. Внук ЛаВея, родившийся в 1978 году, получил в его честь имя Стэнтон Захарофф. Захарофф был самым успешным и циничным военным купцом истории; его оружием велись англо-бурская, русско-японская, балканские и Первая мировая войны. Опять-таки рожденный в нищете, Захарофф стал тем, кого слушались короли и парламенты, и в конце концов был произведен в рыцари Британской империи. Однако в «Торговцесмертью» — биографии, написанной Маккормиком, — Захарофф подытожил свою философию так: «Я устраивал войны, чтобы продавать оружие обеим сторонам… Я продавал боеприпасы всем, кто хотел их купить. Я был русским в России, греком — в Греции и французом — в Париже».

Захарофф прибегал к любым бесчестным приемам, которые мог измыслить, чтобы добиться желаемых результатов, Взятками и трюками он выводил из игры соперничавших с ним военных купцов. Он пускал сплетни, чтобы посеять вражду меж друзьями, и использовал чары обольстительных женщин, чтобы соблазнить или сокрушить тех, кто ему мешал. Фабрикуя сенсационные новости для приведения людей в воинственный раж, убивая через наемников противодействующих ему чиновников, когда это было необходимо, Захарофф управлял ходом сражений, стоило лишь начаться войне. Ради того чтобы сражения бушевали вовсю и больше денег тратилось на оружие, могли быть пожертвованы миллионы юношеских жизней. ЛаВей зауважал Захароффа еще глубже, когда открыл, что даже после смерти Захароффа те, кто пытались разоблачить его махинации или критиковать его, теряли работу, здоровье и даже умирали, как будто Захарофф простирал руки из могилы, чтобы и дальше подчинять земной план своему влиянию. Судя по всем описаниям, сэр Бэзил в юности выглядел вылитым ЛаВеем. В захароффском имении на юге Франции — в Шато Баленкур — была задрапированная черным сатанистская часовня, спрятанная в стене 3амкa. Синий сумрачный грот глубоко под землей, куда лодки в форме лебедя могли заплывать через замаскированный туннель, служил местом тайных свиданий. С точки зрения ЛаВея, истинными черными магами были именно эти люди, а не гипотетические «злыдни», которых пытали и сжигали на кострах. Захарофф, Распутин и Калиостро были сатанистами, которых ЛаВей мог уважать и попытаться превзойти.

Так как Тони все глубже и глубже погружался в жизнь магов и оккультную литературу, он чувствовал себя все дальше и дальше от своих сверстников и все более неуместными казались ему обязательные школьные занятия. Вдохновленный примером Захароффа, ЛаВей возжелал соединить элегантность и безжалостность в одном и том же молодом лице. Он начал заниматься дзюдо в студии Дьюка Мура в Сан-Франциско, поднявшись к концу 1946 года на несколько разрядов. Он нашел дзюдо гораздо более удовлетворительным, чем устоявшийся американский идеал «техничного бокса». Когда чересчур агрессивные мальчики принялись шмякаться на пол в результате озадачивающих маневров Тони, он был прозван «подлым япошкой» и обвинен в том, что дерется «нечестно». У ЛаВея развился вкус к тому, чтобы ставить в тупик людей с ограниченными представлениями. В том же году, как он стал вторым гобоистом оркестра сан-францисского балета, Тони окончательно забросил среднюю школу, уйдя на предпоследнем году обучения. Он отрастил длинные волосы, начал носить кожаные куртки и костюмы в стиле «зут» и тусоваться в бильярдных сомнительной репутации, чувствуя дух товарищества среди картежников, сутенеров, проституток, жуликов и «бильярдных акул». «Они говорили мне, что умение двигать кием говорит о впустую растраченной молодости». Тони наслаждался несообразностью: он занимался живописью, изучал магию и философию, играл классическую музыку, но в то же время вел себя, выглядел и мыслил как обычный громила.

В бытность на Восточном побережье у юного Тони была возможность совершать регулярные вояжи до Стиплчейз-парка, где он пристрастился зарабатывать деньги на своем понимании человеческих слабостей. Он заметил, что мужчины большими группами собираются вокруг места, получившего прозвище «Театр-вентилятор», где ни о чем таком не подозревавшие девушки попадали в неожиданный порыв ветра из подворотни, отчего их юбки вздувались кверху, обнажая ножки и нижнее белье (или отсутствие такового). Для того чтобы мужчинам было удобно смотреть, не стоя весь день на своих двоих, там был поставлен ряд сидений. Однажды какой-то мужике досадой на лице наклонился к Тони и предложил ему четверть доллара, если он посторожит его место, пока сам мужик сбегает до уборной. ЛаВей с радостью согласился. После этого Тони зарабатывал на карманные расходы, предлагая свои услуги всякий раз, когда кто-нибудь из «публики» принимался нервно озираться. Он подходил и предлагал: «Посидеть за вас за четверть доллара, мистер?»

Новые жизненные уроки были преподаны Тони «бизнесменами» преступного мира в недавно выстроенном Лас-Вегасе, куда он поехал после войны с братом отца, Биллом ЛаВеем, и где помогал ему в бизнесе. Растущая столица азартных игр была тогда просто крохотным оазисом посреди пустыни. Билл поставлял отличный чистый спирт для винокуров Аль Капоне во времена сухого закона в Чикаго и возобновил старые связи после войны, во время которой был владельцем преуспевающего предприятия, производившего самолетные шасси и патрульные шлюпки. Билл вошел вдело к Багси Сигелу, расширявшему «Фламинго» для Мейера Лански. Когда Тони сидел со своим дядей в игорных притонах и ночных клубах, «лейтенанты» Сигела вроде Эла Гринберга и Мо Седвея защищали перед впечатлительным ЛаВеем свои собственные интересы, доказывая ему, что каждый продажен, вне зависимости от высоты своего положения. «Все сплошной рэкет, включая церковь. Крутой признает эти факты и живет соответственно. Дурак продолжает рубиться за Бога и Отечество. Ловкач придумывает, как рэкетировать самому, чтобы не сдохнуть рабом бесчестных политиков и боссов. Он отвергает жизнь миллионов, задушенных рутиной в офисах и на заводах, — каждое утро вставать в восемь ноль-ноль, гнить над убийственно тупой работой, жрать обед, когда скажут, приволакивать кости домой каждый вечер к пяти, и за все это получать гроши, которых хватает лишь на продление этого жалкого прозябания».

На ЛаВея произвели впечатление эти преступники, выживавшие вне «системы» за счет эксплуатации естественных человеческих слабостей и пороков. Он рассматривал их как неотесанных клонов Захароффа, за действиями которых стоят свои убеждения и философия. А также Тони понимал, что эти люди часто убивают друг друга и что широкая общественность по-настоящему помнит лишь тех, чья смерть была достаточно кровавой, чтобы замарать газеты. Но Тони не был разочарован ни этим фактом, ни тем, что его дядя в конце концов отсидел от звонка до звонка за уклонение от уплаты налогов в федеральной тюрьме на острове Макнил. Они выживали, несмотря ни на что, тем способом, который выбрали сами; это было самое главное. Сложись обстоятельства хоть немного иначе, и Тони вполне мог сам оказаться вовлеченным в рэкет. Когда ЛаВей вырос, он

Не перестал восхищаться этими сатанистами-практиками. Самым обескураживающим аспектом дружбы с этими пресыщенными бурной жизнью «стариками» было то, что в 50-х и 60-х годах большинство их умерло. Оставшись в одиночестве, ЛаВей должен был создать/обнаружить новых сотоварищей.

«Не так уж много народа родилось в один год со мной, так что мне трудно найти людей, разделяющих мои ценности и знания в том, что касается музыки, кино, воспоминаний — всех тех вещей, из которых слагается прошлое личности. Наверное, именно поэтому в юности меня тянуло к товарищам старше меня — я был голоден до того прошлого, которое пропустил. А с другой стороны, меня притягивало к людям намного младше меня, ведь их привлекает это утраченное знание, которое я теперь заключаю в себе. Моим миром был мир конца 30-х — начала 40-х. Моя кристаллизация свершилась в эпоху film noir, [13] сразу после войны — в эту странно-жуткую сумеречную эру. Разве удивительно, что я таков, каков есть? Сатурн доминировал в тот период, когда я достиг своей зрелости. Мои воспоминания тянутся из того допотопного мира, что был до войны. Все эти воспоминания моего детства и ранней юности отражаются в том, кто я, что я такое, в том, что я начал. Фильмы, изображавшие мои ролевые модели, — это были американские films noirs, где у крутых, как яйца, антигероев чувства и привязанности были на самом деле глубже и прочней, чем у «приемлемых» людей».

ЛаВей до сих пор неустанно играет и пропагандирует свою любимую музыку — это «Девушка в ситцах», «По сентиментальным причинам», «Деревенский пацан», «Весь день напролет», «Либо это любовь, либо нет», «Чем чаще я вижу тебя», «Влюбленный зря», «Мне интересно знать», «Соблазн», «Пленник любви», «Золотые сережки», «Я помню тебя». Сейчас, когда влияние ЛаВея распространяется вновь, воскрешаются более ранние, оригинальные записи того, что он любит классифицировать как «высокопарную музыку».

К 16 годам у ЛаВея начали складываться вполне определенные идеи относительно женщин, а также магии и истинной власти. Его сексуальные исследования не прекращались с того памятного ему дня, когда маленькая девочка заманила его, пятилетнего, в свою спальню на ее дне рождения. Ее мать пришла туда к ним и отругала дочку за то, что та бросила гостей, и обиженная прелестница обмочила штанишки. ЛаВей признает, что этого опыта хватило, чтобы он двинулся по отчетливо фетишистской сексуальной тропе. Дела приняли еще худший оборот, когда ЛаВею было примерно 11 лет и он зарабатывал лишнюю мелочь, собирая пустые бутылки вокруг танцевального павильона, стоявшего на открытом воздухе. Однажды, засунув руку глубоко под фундамент, он обнаружил дыру, случайно оказавшуюся в аккурат под дамской уборной. На самом деле это была брешь между полом и передом унитаза, сквозь которую наблюдательный мальчик мог лицезреть, как из первого ряда, любую девушку, которая присела бы там. Тони проследил за тем, чтобы со всеми удобствами располагаться в обнаруженной «ложе» всякий раз, как засекал, что интересная женщина отправляется облегчиться. У ЛаВея тогда уже были свои четкие представления о сексуальности, и у него развилась фиксация на актрисе по имени Айрис Эдриан, архетипе пухленькой блондинки-хористки, выдувающей пузыри из жвачки и снимающейся в фильмах категории «Б». Он пришел к мнению, что в Голливуде все устроено шиворот-навыворот,