– И что?

– А ничего. Плохо это, – покачал головой Сидорчук. – В отряде только двое знали суть дела. Я да покойный Яков. Смагин просто в охране был. Хотя отбор строгий проводили. Брали только проверенных. Раз он вернулся, значит, тоже что-то узнал. Это меня печалит больше всего. Сколько же народу теперь про нашу тайну знает?

– Меня тоже это печалит, – презрительно заметил Черницкий. – Похоже, тут полгорода знает эту твою тайну. Один я как дурак…

– Да уж, наверное, – бесхитростно отозвался Сидорчук. – Но я все равно тебе ничего не расскажу. Сам на стороне узнаешь – другое дело. А я не уполномочен.

– Да наплевать, – ожесточенно сказал Черницкий. – Когда тут половину народа перестреляют, может, тогда передумаешь. Смотри только, как бы поздно не было!.. Ну да ладно. Что дальше-то собираешься делать?

Сидорчук ничего не стал говорить, затоптал окурок и решительно направился к больничному корпусу. Черницкий потянулся за ним. В пропахшем карболкой коридоре они опять встретились с Кузьминым. Он строго посмотрел на них сквозь круглые очки.

– Только взглянуть, – просительно сказал Егор Тимофеевич. – Одним глазком.

Кузьмин молча толкнул дверь ближайшей палаты. Они зашли внутрь. Запах карболки, лекарств и болезни был здесь особенно силен. На железной койке, весь перебинтованный и бледный как смерть, лежал Ганичкин. Глаза его были закрыты, щеки ввалились, на них выступила щетина. Сейчас, когда исчез его насмешливый взгляд, не был слышен деловитый уверенный говорок, господин этот вдруг превратился просто в немолодого, сильно побитого жизнью человека. Сидорчук, хмуря брови, разглядывал его. Ганичкин едва дышал. Егору даже показалось, что жизнь вот-вот покинет его. Он наклонился, чтобы приложить ухо к груди раненого, и был весьма бесцеремонно ухвачен за локоть цепкими пальцами Кузьмина.

– А теперь выйдите немедленно в коридор! – звонким шепотом прикрикнул на него фельдшер и с неожиданной силой потянул Сидорчука к двери. – Вы не у себя в ЧК, уважаемый товарищ! Здесь правит Гиппократ!

– Кто правит? – озадаченно спросил Егор Тимофеевич у Черницкого, когда фельдшер выставил их обоих из палаты.

– Гиппократ, – посмеиваясь, ответил Черницкий. – Ну, это вроде как иносказательно. Мол, здесь, в больнице, всегда прав доктор, а мы вроде как нежеланные гости. Да ты на Кузьмина не обижайся. Он с причудами и у белых служил, это правда, но дядька, в сущности, хороший. Потом учти, что по этой части у нас больше никого нет. А он безотказный – хоть днем, хоть ночью.

– Да я чего? – фыркнул Сидорчук. – Твои болячки, сам с ними и разбирайся. А мне бы со своими управиться.

– Ну и что? Снова ночью в монастырь пойдешь? – усмехнулся Черницкий.

– Зачем ночью? Я сейчас туда наведаюсь, – решительно сказал Егор. – Своих возьму, машину… Дашь мне еще пару ребят?

Черницкий задумчиво посмотрел в окно и сказал неохотно:

– Пару, так и быть, дам. Только, если не возражаешь, постарайся не лезть под пули. Хорошо, что этой ночью легко отделались.

– Я, знаешь, сам не охотник под пулями разгуливать, – сердито ответил Сидорчук. – Но и у тебя бойцы тоже не для того, чтобы на балы ходить. От пули в наше время никто не застрахован.

– Оно так, – вздохнул Черницкий. – Только теперь и каждый человек на счету. У меня и так на одного меньше.

– За этого одного ты мне еще спасибо сказать должен, – проворчал московский гость. – Пригрелась гадюка за пазухой.

– История темная, – помрачнел Черницкий. – Разобраться бы, что за человек этот Балцетис, или, как ты его назвал – Смагин. С кем это он ночью на развалины ходил, почему его Зуб на заметку взял.

– Вот и пройдись по злачным местам, – посоветовал Сидорчук. – По хатам, где вся эта сволочь теперь залегла. Может, попадет какая рыбка в сети. Только если возьмешь кого, меня сразу в известность ставь. Мне сейчас все интересно. Каждая мелочь в копилку, как говорится.

Егоров, который тенью брел за ними, подвинулся ближе и с невозмутимым видом поинтересовался:

– Так я пойду машину выгоню, Егор Тимофеевич?

Сидорчук согласно мотнул головой и приказал:

– Василия забирай!.. Прямо сейчас поедем. Вот товарищ Черницкий нам подмогу даст, и отправимся.

Через несколько минут из ворот ГПУ уже выезжали озабоченный Сидорчук, непроницаемый Егоров и неунывающий Чуднов в компании двух сотрудников местного ГПУ. Одного из них звали Матвеем, а второго Николаем. Автомобиль весело покатил к монастырю. Егор Тимофеевич сумрачно посматривал по сторонам, с неудовольствием отмечая любопытствующие взгляды немногочисленных прохожих.

«Вот дьяволы! – думал он. – Ведь тут и вправду крутятся те, кто знает про бриллианты. Зуб, бандит этот, коротышка, который ночью драпу от нас дал. Может, сейчас из-за занавески на нас любуется. В подвале чего-то искать собирались. Неужели там бриллианты? Вряд ли. Не знали они ничего толком. Ощупью все творили. Опять же Смагину про бриллианты не должно быть известно. Засекречено все было строго. Один я знал, да Яков, земля ему пухом. Значит, от кого-то услыхал. В Пензе, может быть?.. Вот и получается, что все опять возвращается к моему дорогому товарищу, которому партия такое доверие оказала. Да, к Постнову, значит. Всего я ожидал, но того, что на камешки драгоценные он польстится… Да что гадать! Смотреть надо, следы искать. Вот еще беда, жандарма нашего зацепило! Не лежала у меня к нему душа, а теперь вроде не хватает чего-то. И правда, он как лиса был. Нюх природный, что там говорить. Да вот не повезло, значит. Только что я его хороню?! – рассердился Сидорчук сам на себя. – Ищейки, они живучие. Оклемается!»