– Не понимаю, зачем она тебе-то рассказала, – огорченно пробормотал Сидорчук. – Чертовщина какая-то! Государственного значения тайна, а про нее каждая собака!.. Вот что значит один раз бабе довериться.

– Почему рассказала? – переспросил Семыгин. – Ну так это понятно. Я же единственный, кто о ней в тот роковой час позаботился. Понял я, что неладно с ней что-то, и от чистого сердца предложил у меня пожить. Она согласилась и в знак признательности рассказала. А чем бы еще ей меня отблагодарить? Бриллиантов дамочка себе не взяла, денег ни шиша. Тут уж я ей дал что смог, какие-то гроши на дорогу, на первое время. А как же, святая женщина, за брата на такие жертвы пошла. Жаль мне ее стало. А она вот в отместку мне во всем и призналась. Все равно не знала, где бриллианты, правильно? Они в железном ящике были, который Постнов унес. Очень он на нее гневался. Кричал: «Знать тебя не желаю! Как ты могла? Ты для меня не существуешь!» Ну и так далее. Только где там «не существуешь»!.. Говорю, уже на следующий день ко мне прибежал. Весь город поставил на ноги, меня искал, понял, что женщина ко мне подалась. Только поздно, птичка-то уже улетела.

– И что же Постнов? – хмуро поинтересовался Сидорчук.

– Да что? Сначала за малым не убил меня, – вздохнул Семыгин. – Очень осерчал. Ну, потом-то понял, что я ни при чем, стал выспрашивать. Мол, что да куда. К соседу ходил, который жену провожал, у него узнавал. Может, Полежаева по пути что-то говорила, намек какой делала?.. Что ему сосед рассказал, я не знаю, только Постнов вернулся от него решительный, чаю выпил и ушел. Сказал в сердцах, что все равно ее найдет, и ушел. Больше я ни ее, ни его не видел, а вот бриллианты думал найти. Постнов-то ко мне без ящика явился. Да и вряд ли он его с собой стал бы таскать. По нынешним временам такая ноша сильно повредить может. Понял я, что схоронил он его где-то здесь до поры. Потом я кое-где ходил, вынюхивал, выспрашивал и стал думать, что, скорее всего, сокровища припрятаны в обители. Только вот незадача. Монастырь не голубятня, места много. Где искать? Точно не зная, можно всю жизнь рыться, тем более что там потом ведь трупы собирали, красноармейцев хоронили. Много народу перебывало в обители, во все углы заглядывали, и никто ничего… Но я потихоньку туда похаживал, не торопился, не гнал. Да, до той самой поры, пока не случилась беда. Однажды ночью вломился ко мне Балцетис…

– Откуда ты его знал? – жестко спросил Сидорчук.

– А вот совсем не знал, – бодро ответил Семыгин. – То есть на личность-то да, конечно, поскольку он в ГПУ должность занимал, а еще у старухи Боковой квартировал. Мы ведь с покойным супругом ее, с аптекарем, знакомцы были, в карты поигрывали, частенько чаи у них гоняли. Потом уж, как помер он, я уже меньше встречался с Надеждой Ивановной. Только подвел я ее, сам того не осознавая! Балцетису-то когда спрятаться понадобилось, он у нее про надежное место спросил. Она, простая душа, мой адресок и назвала. Он понял, что раз ему сказала, то и любому другому сообщит, вот и прибил ее. Душегуб оказался страшный!.. Он и меня грозился порешить, если что. Признаться, я так испугался, что рассказал ему свою тайну. Надеялся, что Балцетис тогда ко мне снисхождение поимеет. Изверг этот засмеялся и сказал, что на ловца и зверь бежит. Он, дескать, и сам эти бриллианты давно ищет, специально для этого в наш город приехал, первым делом весь дом, который раньше за Полежаевой был, обшарил снизу доверху, но ничего там не нашел. Еще сказал, что теперь мы вместе будем искать, надо торопиться, и повел меня ночью на развалины. Говорил, что в подвале копать надо. Там, скорее всего, камушки будут спрятаны. Мы пошли. А тут такая поднялась пальба! Вот как тогда, когда белые в город вошли. Балцетиса наповал уложили, а я ждать смерти не стал, рванул куда глаза глядят, уже только около дома опомнился. Думал, вообще про это дело забыть. Не по мне такие переживания. Здоровье уже не то…

– Не понял я, откуда Балцетис-то все узнал? Ему кто рассказал?

– Дамочка брата за бриллианты выкупила, а тот на Волгу подался, – сказал Семыгин. – Это уже Балцетис мне сам рассказывал. Вот и оказался Полежаев в Саратове. Там его ЧК и арестовала как подозрительную личность. Сам Балцетис и задержал. На допросе тот про бриллианты заикнулся. Балцетис, оказывается, к ним отношение еще раньше имел, был в охране, когда их в Веснянск доставляли. Ну, сопоставил он факты и нажал на Полежаева как следует. Тот все и выложил. Тем более что Балцетис ему жизнь пообещал. Только обманул. Сам же офицерика и прикончил. При попытке к бегству. Потом вроде документы поменял на другие и сюда примазался. Только что-то у него не заладилось, и он вынужден был в бега податься…

– Ладно, Балцетиса уже на том свете черти на сковороде жарят, – перебил его Сидорчук. – Лучше про Постнова скажи. В последнее время ты его не видел?

– А он здесь? – Семыгин заметно побледнел. – Не видел. И не дай бог! Нет, не хочу. Дважды я его встречал в своей жизни и оба раза обмирал от страха. Решительный человек Постнов. На все пойти может.

– Верно говоришь. Теперь и мы это знаем, – с некоторой грустью согласился Егор Тимофеевич. – Только сдается мне, что Постнов все-таки к тебе пойдет. Он ведь не знает, что ты арестован, думает, что ему у тебя безопасно будет. Николаю надо где-то закрепиться сейчас. – Сидорчук обращался уже к Черницкому. – Поближе к монастырю чтобы. Не век же ему по лесам прятаться. Правильно, что мы там засаду организовали.

– Засаду? У меня в доме? – перепугался Семыгин. – Может быть, лучше не надо? Нельзя ли Постнова где-нибудь по пути перехватить?

– А что тебя беспокоит? – усмехнулся Черницкий. – Ты теперь к себе домой навряд ли скоро возвратишься. Я даже думаю, что революционный суд вполне может тебя в расход пустить. Нападение на советского милиционера – это не шутки.

– Именно, – кивнул Сидорчук. – А если еще вспомнить, что ты с предателем Балцетисом сотрудничал, женщину укрывал, которая государственные бриллианты украла, о Постнове никуда не доложил – так это контрреволюция в чистом виде получается!.. Без снисхождения, значит!

Семыгин все покорно выслушал, втянул голову в узкие плечи, а потом тихо зарыдал. Так его, плачущего, и увели в камеру.

Постнова взяли через три дня на квартире Семыгина. Вопреки опасениям Сидорчука на этот раз обошлось без лишнего шума. Николай Ростиславович пришел ранним утром, когда только-только начало светлеть небо, а над влажной травой еще стелился молочно-белый туман.

Он осторожно стукнул три раза в окошко, и его впустили в дом. В засаде в эту ночь находились Данилов с Макаровым и еще двое чекистов. На первом этапе сработали они безупречно, и Постнов ничего не заподозрил до того самого момента, когда увидел оружейные стволы, направленные на него.

Тут он проявил недюжинную сноровку и ударился в бега. Вряд ли ему удалось бы так просто вырваться. Но ведь Постнова нужно было брать только живым. Поэтому чекисты опасались совершить роковую ошибку и не форсировали события.

Далеко убежать Постнову не удалось. Он подвернул ногу и был вынужден залечь на чьем-то огороде. Как выяснилось позже, Николай получил увечье еще на мельнице, когда неудачно выпрыгнул в окно. Теперь нога подвела его в самый решающий момент. Чекисты взяли Постнова в кольцо. Он попытался отстреливаться, но, видимо, понял, что шансов у него нет, и сдался. Нога у него распухла, идти он не мог, и чекистам пришлось послать за автомобилем.