Шрифт:
Я вернулся домой и рассказал все отцу. Он сказал, что поедет на квартиру фрау Путц, которая служит в «Эдене» буфетчицей, а отец ее знал. Я повел машину, поскольку все еще шел снег и было очень скользко. В Берлине объявили осадное положение, но у нас на ветровом стекле был пропуск на право ночной езды. И у отца еще было удостоверение от имперского общества художников, работавших для фронта.
— Дальше, дальше, Эрих. — Он словно всходил по ступеням крутой лестницы, и чем выше поднимался, тем труднее ему становилось. И ей тоже. Как будто это была та самая лестница в «Эдене», по которой тащили Розу…
— Мы поехали в Панков, где жила фрау Путц. По дороге отец сказал: «Мы на машине, а она ведь добирается как придется. Так что ты не гони. У нас много времени». А куда тут гнать? Снег шел вторые сутки, и никто не чистил улицы… Фрау Путц не было дома, мы долго ждали. Она страшно перепугалась, увидев нас.
И сразу заплакала: «Вы, наверное, хотите знать про ваших Розу и Карла. Так их дело очень-очень плохо». — «Расскажите все. Вы их видели?» — спросил отец. «Да, когда их только привезли». Она стала рассказывать: они все — она, и горничные, и судомойки — видели через стеклянные двери, как Либкнехта подгоняли в спину прикладами по лестнице. Рубашка у него была разорвана на груди. Но Розы тогда не было. Очень скоро там, в хохпартере [17] , куда подняли Либкнехта, послышались выстрелы и грохот. Потом сразу крикнули: «Теперь ее давайте!» Вот тут они увидели Розу. Фрау Путц сказала, что не узнала бы ее, такая она была бледная-бледная, с черными кругами под глазами, а главное, волосы…
17
Второй этаж.
— Что — волосы? — шепотом спросила Клара. И Эрих почему-то тоже шепотом ответил:
— Они ее таскали за волосы.
Клара молчала, и он посмотрел на нее обеспокоенно, но вспомнил, как отец сказал ему: «Ей надо говорить правду. Что бы ни было. Она не простит неправды».
Клара шевельнула побелевшими губами, ему показалось, что она хочет сказать: «Дальше».
— Они потащили ее в хохпартер, внизу слышен был шум, крики, стук, словно упал стул.
Фрау Путц не знала, что было потом… Она уехала: «Я не могла всего этого выдержать…»
— Она жива, — вдруг сказала Клара очень твердо. Эрих с сомнением покачал головой.
— Почему ты качаешь головой? — прикрикнула она. — Разве кто-нибудь видел их мертвыми?
— Только Либкнехта. Они подбросили его «Скорой помощи», а там работал наш парень, и он сообщил Пику, в какой морг его отвезли. И наши выкрали его из морга и похоронили. Но Розы нигде не было.
— Она жива, — повторила Клара. Но, говоря эти слова, она слушала не голос рассудка, а упрямой надежды, которая одна теперь руководила ею.
— Мы едем в Берлин, — она поднялась. — Нельзя терять ни минуты. Эмма, скажи Петеру, чтоб готовился к выезду!
— Товарищ Клара! — тихо и убежденно сказал Эрих. Губы его дрожали. — В Берлине белый террор. Схватили всех наших в Нойкельне. Было решение убить не только Розу и Карла, но и вас и Пика. Отец передал вам, что вы не должны покидать Зилленбух.
— Твой отец умный и дальновидный человек, — сухо сказала Клара, — но когда-то давно я была его учительницей.
Клара ехала в Россию ранней осенью 1920 года. В памяти ее возникла поэтическая строка: «Унылая пора, очей очарованье»… Она принадлежала другому времени. Когда была молодость. И любовь. Это ее муж, ее любимый муж, который ушел так рано, читал эти стихи…
Клара въезжала в русскую осень, полная надежд и тревог. Она знала о революционной России много. Но прекрасно понимала, что это знание станет иным, соприкоснувшись с действительностью.
Она вспоминала… И видела себя в скорбной процессии, идущей за гробом Розы. И тот ужасный день, когда тело Розы нашли в Ландверканале, опутанное колючей проволокой. Словно убийцы боялись, что, и мертвая, она встанет со дна.
Шли и шли колонны. И одни плакали — кто еще мог плакать, у кого не иссякли слезы. Но другие, у кого не было больше слез, те только проклинали.
Они не знали, что через полтора десятка лет колючая проволока вытянется и поползет по всей Европе. И будет змеиться вокруг погибельной земли, на которой миллионы людей найдут муки и смерть.
Клара думала о сегодняшнем дне. О сегодняшних трудностях России. Это была страна их общей победы.
Во главе государства рабочих и крестьян стояли люди, которых Клара знала. Она встречала их, когда они были еще совсем молоды, но голос их уже тогда звучал твердо, и к нему прислушивались все, кто презирал компромиссы. Их называли странным словом «большевики», которое теперь стало привычным и встречается на страницах газет много чаще, чем слова «реформы» и «классовый мир», слова, которые так любили их противники. Клара знала, что на этих людей можно положиться.
Да, теперь вошли в жизнь другие слова. Они совсем простые: земля — крестьянам, фабрики — рабочим. Искусство — трудящимся. Мир — хижинам, война — дворцам. Давно знакомые слова. Клара была разумом и сердцем с русскими, строящими новый мир. «Всем сердцем с вами» — так она однажды сказала от имени своего и своих друзей. И написала в письме: «…головой и сердцем с вами…»
И Ленин в своем письме к ней повторил эти слова.
В письме, написанном два года назад, Ленин радовался, что германские спартаковцы поддерживают русских большевиков. Он писал, как говорил, с этой своей откровенностью, без приукрашивания, без иллюзий.