Его отволокли в подвал и там бросили на гнилую прелую солому, предварительно принеся миску, полную воды. Без еды до завтра заключенный доживет, вот без воды — ему будет скучно. Что же они — изверги что ли, или свиньи какие-то?

Стефан в этот раз не утек в долгое коматозное беспамятство, он очнулся, когда в тусклом крошечном окошке не угасли еще последние проблески закатного света. Голова болела дико, хотелось пить. Увидев миску воды, он, экономя глотки, напился и помянул добрым словом заботливых тюремщиков — не дали от жажды умереть.

В голове просветлело, даже как-то очень просветлело.

— Мне надо попасть на Геллеспиды, — сказал он, внезапно вспомнив слова Хольдера, рутенского вождя из сна. Баба Яга! Вот кто спас его от нахождения в пустоте. Покойный Вильгельм и неунывающий Чурила. Вспомнилось почти все, из того, что было.

— Это правильно, — произнес голос из дальнего темного угла. Так иногда бывает, когда начинает разговаривать сама мгла. Но чтобы она говорила на валдайском диалекте ливонского языка!

— Кто говорит со мной? — переходя на ливонский, проговорил Стефан.

В углу послышалось шевеление, и к затухающему квадратику света на земле от окошка на четвереньках выполз молодой парень, весь в кровоподтеках и синяках.

— Здравствуй, добрый человек! — сказал он и попытался улыбнуться разбитыми распухшими губами. — Меня возьмешь с собой на эти Хеллеспиды [61] .

Стефан руками обвел пространство вокруг себя:

— Разве что-то нас сдерживает тут?

— Я — Василий Буслаев, — снова попытавшись усмехнуться, представился парень.

Стефан удивился, даже больше — изумился.

— А как же утверждение: словно с гуся вода? — не пытаясь быть последовательным, спросил он, вспомнив рассказ Чурилы о каком-то безрассудном поступке этого новгородского парня из дружины Добрыши Никитича.

— Кто это сказал? — не понял Василий, для которого общение с единоверцем было живительным, восстанавливающим надежду эликсиром. Теперь, когда можно будет переброситься словом с земляком, поиски выхода из этого хлева сделаются в два раза эффективней.

— Чурила Пленкович, — ответил Стефан, чем вверг собеседника в полное недоумение.

— И этот здесь? — удивился в свою очередь он.

— Да нет, к сожалению, — вздохнул хунгар, подумав, что присутствие сына змеедевы с его навыками могло бы здорово облегчить задачу побега. — Он где-то на материке, домой идти собирался, родным местам поклониться.

Затем Дюк представился, объяснив, что здесь, в Англии, пока за монаршего наследника. Как только прибьют — снова станет хунгарским рыцарем Дюком Стефаном, которого ни одна собака на островах не знает.

— Позволь, а я про тебя слыхал, — сказал Василий. — И про тебя, и про Илейку Нурманина, и про Сампсу Колывановича. Мне Садко сказки о вас рассказывал, пока я Сампсу сам не встретил у Чудского озера, а потом на суде Соловья-разбойника [62] . А также я знаю, что ты назавтра «рыбаком» назначен. Эти свиньи так голосили об этом, будто каждому по мешку денег досталось.

Ну, «рыбаком», так «рыбаком». Отбросив все самые невинные игры, связанные с таким названием, Стефан припомнил о константинопольском развлечении, когда в Колизее, настоящей арене, а не недостроенной в Риме, бьется один человек с другим. У одного трезубец и мелкая железная сеть, другой же с маленьким локтевым щитом и коротким грубым римским мечом. Вот тот, у кого сетка — и есть «рыбак». Фантазии у этих свинолюдей не должно хватить на что-то свое, скорее — повторение чего-то услышанного, или, даже, подсмотренного.

— Сам-то каким ветром сюда залетел? — спросил Дюк у Василия, памятуя, о проступке, но совсем не в курсе: что произошло и как тот оказался в Англии.

Буслаев уселся поудобнее, обхватив руками колени ног, и сказал:

— Хотите — верьте, хотите — нет, а дело было так. [63]

Васька был совсем юн, когда к ним на постой пришел нищий музыкант из Ладоги Садко со своей немой собакой Жужей. За него было замолвлено слово, поэтому мать Буслаева отнеслась к молодому парню с доверием, о чем потом никогда не жалела. Да и Ваське с Садком тоже было хорошо и просто, будто со старшим братом.

Он-то и учил молодого Буслаева уму-разуму, когда время было, а когда не было этого самого времени, тот учился сам на улице с такой же молодой порослью ливонцев и слэйвинов. Короче говоря, шпаной был Васька первостатейной. Мать он очень любил и в то же самое время очень стеснялся этого чувства. Шпана, особенно слэйвинская, считала доблестью полную независимость от кого бы то ни было, в то же самое время, не стесняясь получать от родителей полное содержание. Самым доблестным считался, без всякого сомнения, сын князя Ярицслэйва Александр. У него всегда были какие-то деньги, и он хвастался, что умеет добывать их самостоятельно.