Однажды на такую «добычу» отправился с бандой Александра и Василий. То, что творили сбившиеся в стаю молодые слэйвины, Буслаеву и некоторым другим парням было явно не по душе. Деньги, конечно, добывались, но такая добыча жгла карман, и хотелось ее выбросить. Но тут, к счастью, появился со своими досками могучий суоми Сампса, разбросал всех молодчиков, а Васька, здравомысляще уклонившись от боя, ускакал домой, не разжившись в этом походе ни одной деньгой. [64]

В скором времени съехал от них Садко, сделавшись зажиточным купцом и непревзойденным музыкантом. Первым он занимался по необходимости, вторым — для души. А Васька никак не мог себя найти: не тянуло его ничем заниматься, хоть тресни. Александр звал его в свою дружину свею разбойничать, но Буслаев после известных событий сторонился былого кореша, а однажды, когда встреча все-таки случилась, даже разругался с ним в пух и прах.

— Да кто ты такой? — кипел слэйвин. — Ты один, одним и останешься. А у меня — войско. Я всех поборю.

— Ну, что же, так давай посмотрим, на что твои люди способны, раз они войско! — ответил Василий.

На том и порешили, что встретятся они «опричь Антоньева монастыря» с Торговой стороны, да и биться будут. Заклад установили, сговорились победителей не трогать, проигравших не добивать. Александр пошел отдавать распоряжения, чтоб «Ваську бить сильно, но не до смерти». Он не сомневался в успехе, впрочем, как и его дружинники, хорошо освоившие засадные методы ведения битвы княжича.

А Васька на аркаде Гостиного двора выкатил бочку меда, купленную в долг, да бросил клич: налетай, торопись, покупай живопись. Шутка — он шепнул, что нужны ему крепкие люди, чтоб выпили чашу в полтора ведра, да его удар промеж глаз выдержали. Желающих на дармовщинку полакать меду нашлось много, но величина Буслаевского кулака вызывала священный трепет. Приготовленный для такой цели кубок, конечно, вмещал не так, чтобы полтора ведра, не ведро и даже не полведра, но выглядел очень увесисто. Таким можно было на войне вместо палицы орудовать.

Наконец, нашелся молодец, из тех, что не могут сказать организму «нет». Выпил чашу, обтерся, удивляясь, что мало попало, сделал шаг назад, потом — другой, потом помахал руками и свалился, утробно рыча. «Обуглился», — зашептались в толпе.

— Эх, народ! — сказал на такое безобразие Василий, влил в себя кубок на глазах у собравшихся, потом схватил пустой бочонок, путающийся под ногами, и сломал его в щепки о свою голову.

— Ого! — сказал народ и воодушевился.

— Наливай! — вперед вышел — грудь колесом — человек, который, вообще-то, всегда терся с Александром.

Васька налил, тот выпил и победоносно взглянул на собравшихся. Потом смотреть перестал, улегшись рядом с другим, мертвецки пьяным, потому что Буслаев сшиб его кулаком, не особо, впрочем, сильно приложившись.

Тотчас же появился Костя Новоторженин, невысокий, жилистый с Водской пятины, что между реками Волхов и Луга в направлении Финского залива. Выпил, развел руками — бей. Васька ударил, но Костя не пошевелился, только головой тряхнул. Народ радостно возроптал.

— Однако с тобою не пойду, — вдруг сказал Костя и отвернулся, намереваясь уйти.

— Погоди, — заспешил к нему Буслаев. — Тут такое дело.

Он склонился к уху Новоторженина и что-то ему прошептал.

— А, — удивился тот. — Это совсем другое дело. Тогда, конечно, можно.

Охотников попасть в приятели к Ваське набралось достаточно. Некоторые даже выдерживали испытание кулаком, но им было отказано. Это были семейные люди, рисковать которыми не имело смысла. Договор договором, но если имеешь дело с слэйвинским князем, доверять ему особо не хочется.

Набралась дюжина крепких парней, готовых повеселиться, если дело касалось вполне легального пересечения со слэйвинами. Один из них, ремесленник Фома Толстой даже сказал:

— Александра оставьте мне, должок за ним.

Его отцовскую мастерскую княжьи парни как-то изрядно потрепали, ссылаясь на помощь «Невскому походу». Выгребли все, что нашли, без всякого возмещения. Конечно, гравированные кубки, что изготавливали Толстые — самая важная вещь в военном походе. Фома, тяпнув меду, хватанул себе по голове доской, потому что Василий отказался бить его: еще кулак досадишь, чего доброго. Доска разлетелась в щепки, на голове, как рог, выросла шишка.