Занятый всем этим, я думал иногда о Каине и Авеле, но не о Демиане. И когда я вновь увидел его, это странным образом произошло тоже во сне. Мне снова снились издевательства и унижения, но на сей раз верхом на мне сидел не Кромер, а Демиан. И, что было совершенно ново и производило сильное впечатление, все неприятности и мучения, причиненные мне Кромером, теперь исходили от Демиана, но я сносил их с удовольствием, с ощущением, в котором было столько же блаженства, сколько и страха. Этот сон снился мне дважды, а потом опять появился Кромер.

Сейчас мне уже трудно различить, что я переживал во сне, а что в реальности. Во всяком случае, моя унизительная связь с Кромером продолжала существовать и не закончилась после того, как я расплатился наконец сполна. Ведь для того, чтобы собрать необходимую сумму, мне пришлось пойти на мелкие кражи, и теперь он знал об этом, — и так я оказался целиком в его власти. Часто он угрожал, что все расскажет отцу, и это повергало меня в ужас, к которому примешивалось еще более сильное чувство, — чувство сожаления о том, что я сам не сделал этого сразу. Между тем, как бы трудно мне ни приходилось, я раскаивался не во всем и не всегда, временами мне казалось, что все так и должно быть. Мной управлял рок, и было бесполезно пытаться его отвести.

Родители, видимо, также страдали от такого положения. В меня вселился какой-то враждебный дух, и я уже не принадлежал больше к нашей, такой когда-то тесной, общности, хотя по временам безумно тосковал по ней, как по утраченному раю. Мать видела во мне скорее больного, чем злодея, но еще яснее их отношение ко мне проявлялось в том, как вели себя сестры. Они обращались со мной очень мягко, с большим сочувствием, в их глазах я был чем-то вроде одержимого, которого следует скорее жалеть, чем ругать; и все-таки было ясно, что во мне поселилось зло. Я понимал: за меня молились не так, как прежде, и чувствовал, что эти молитвы напрасны. Часто я испытывал жгучую потребность излить душу в исповеди, но в то же время понимал, что ни отцу, ни матери не смогу ничего рассказать и ничего объяснить. Я знал: они меня выслушают доброжелательно, будут меня щадить, жалеть, но не поймут, и все, что произошло, расценят как проступок, в то время как это судьба.

Конечно, многие не поверят, будто ребенок в неполных одиннадцать лет способен на такие чувства. Им я не стану рассказывать мою историю. Я расскажу ее тем, кто лучше знает людей. Взрослый, обращающий в мысли некоторые свои чувства, не находит этих мыслей у ребенка и начинает думать, что переживания тоже отсутствуют. Но почти никогда на протяжении всей последующей жизни я не переживал так глубоко и не страдал так сильно, как в детстве.

Однажды в дождливый день мой мучитель велел ждать его на Бургплац, и вот я стоял, от нечего делать разгребая ногами мокрую листву, которая все еще падала вместе с крупными каплями с черных каштанов. Денег у меня не было, но на всякий случай я спрятал два куска пирога и принес их с собой, чтобы дать Кромеру хоть что-то. Я давно уже привык таиться по углам и ждать его иногда очень подолгу, я смирился с этим, как человек, который принимает неизбежную судьбу.

Наконец появился Кромер. На сей раз ненадолго. Он дважды ткнул меня в бок, засмеялся, взял пирог и даже предложил мокрую сигарету, от которой я отказался. Он был приветливее, чем обычно.

— Да, — сказал Кромер, уходя, — чтобы не забыть. Ты можешь в следующий раз привести с собой сестру, старшую. А кстати, как ее зовут?

Я не понял и промолчал. Только взглянул на него с удивлением.

— Не понимаешь? Сестру приведи, я сказал.

— Нет, Кромер, это невозможно. Мне не разрешат. Да она и не пойдет.

Я думал, что это опять новое издевательство, просто повод поиздеваться. Он часто требовал чего-то невозможного, пугал меня, унижал, чтобы потом начать торговаться. Можно было бы откупиться деньгами или чем-нибудь еще.

Но на сей раз дело обстояло по-другому. В ответ на мой отказ он почти не разозлился.

— Хорошо, — сказал он как бы между прочим, — подумай об этом. Я хочу познакомиться с твоей сестрой. И как-нибудь это устроится. Ты пригласишь ее на прогулку, а я к вам присоединюсь. Завтра я дам сигнал, и мы договоримся.

Когда он ушел, я стал смутно догадываться о смысле его намерений. Я был еще совсем ребенком, но слышал разговоры о том, что мальчики и девочки, становясь старше, начинали заниматься вместе чем-то таинственным, недозволенным и неприличным. И вот я должен был… Я вдруг понял, насколько чудовищно то, что мне предлагалось! Я сразу же твердо решил, что не сделаю этого. Но что тогда будет и как Кромер мне отомстит, об этом я боялся и подумать. Начались новые муки, точно прежних было еще недостаточно.

Мрачный, шел я через площадь, засунув руки в карманы. Новые мучения, новое рабство!

Вдруг меня окликнул энергичный низкий голос. Я испугался и побежал. Кто-то догнал меня и схватил крепко, но мягко. Это был Макс Демиан.

Я остановился.

— Это ты? — спросил я робко. — Как ты меня напугал!

Он смотрел на меня. Никогда еще этот взгляд не был таким взрослым, все понимающим и видящим насквозь, как в этот раз. Мы давно уже не встречались друг с другом.

— Извини, пожалуйста, я не хотел, — ответил он вежливо и, как всегда, очень определенно, — но все-таки нельзя так сильно пугаться.