Она мне писала не письма —

Записки в конвертах смешных.

И осень мне поступью лисьей

Носила, как золото, их.

Семь строк без ошибки-помарки,

Кружавых, как вальс на балу.

И клеила мне вместо марки

Помадный большой поцелуй.

Ах, записки, запи-записочки

От девчонки – от кисочки.

Ах, журавлик бумажный, какой

ты смешной!

Ах, записки, запи-записочки

От девчонки – от кисочки.

Я закрою глаза – и он снова

кружит надо мной.

Линейки косые, как дождик,

В них строчки размыть не смогли.

Летает журавлик, как может,

С ладони ее до земли.

И что-то еще между строчек

Не может мне в голос прочесть,

Но хочет из неба, так хочет

Мне бросить хорошую весть.

Ах, записки, запи-записочки

От девчонки – от кисочки.

Ах, журавлик бумажный, какой

ты смешной!

Ах, записки, запи-записочки

От девчонки – от кисочки.

Я закрою глаза – и он снова

кружит надо мной.

Каторжанские байки.

Пойдут – только за душу тронь.

Как искра на фуфайке:

Подуй – превратится в огонь.

Ничего не напорчу.

Уколет, но не перевру.

Расскажу – переморщусь,

А значит, еще поживу.

Каторжанские байки.

В электричке хрипит инвалид.

Как по карточке-пайке

Та гармошка болит и болит.

Христа ради не дали,

Так хоть гляньте глазком:

На фуфайке медали —

Разве можно ползком?

Папиросный дым колкий,

Портсигар-гроб – поминки по нем.

Родословных наколки:

От души получилось – синё.

Беспризорник-культяпка

Воробьем, как на шухер – на дверь.

Это что же, твой папка?

Да, слабо распознать вас теперь.

Наваждение сучье!

Горло лопнет гармонье сейчас.

Я сыграл бы вам лучше,

Да такое играется раз.

– Чай, бредешь не в Клондайке!

Опупел, пассажиров будить!..

Каторжанские байки.

Остановка. Пора выходить.

Медсестричка – украшенье лазарета —

Пела песенки, иголками звеня.

А моя, казалось, – всё.

А моя, казалось, – спета.

И она одна лишь верила в меня.

И не хворь меня терзала, и не рана.

Не проросшее на памяти былье.

Не тюремная тоска.

Не пропитая охрана.

А глаза большие добрые ее.

Завтра лето. Впрочем, то же, что и осень.

Моет крышу лазаретного дворца.

Мне до первого птенца

дотянуть хотелось очень,

Что, бескрылые, горланят без конца.

И не повести мне в душу, не рассказы,

И не байки про чужое и свое.

Не гитарные лады,

не приметы и не сглазы,

А глаза большие добрые ее.

Отлетает в небе пух – на синем белый.

Помету его в оконцах, как малец.

Мне на утро ни одна

никогда еще не пела.

Мне за всех отпел и вылетел птенец.

Завтра лето, завтра гулкая карета

Хлопнет дверью и меня уволочет.

Медсестричка, ангел мой,

украшенье лазарета,

Спой мне песенку свою через плечо.

Ночь навылет звездой протаранена,

И юродствует выпь.

Вот она, бела света окраина —

Топь, в какую часть света не выйдь.

Безворотки тенями сутулыми,

По цепи кашель-хрип.

То земля желваками над скулами,

То вода сапогами навсхлип.

Небо. Нет, шкура волчья, облезлая —

Ляг – раздавит свинцом.

Все мы здесь – босиком вдоль

по лезвию,

Оболочки с живым холодцом.

Это здесь след проклятия вечного

Вбит, распластан, распят.

Боль Руси, шрам искусства заплечного,

Вот он, здесь – от макушки до пят.

Охраняют столетние вороны

В землю вогнанных здесь.

Номерные кресты на две стороны,

Цифры – судьбы, забитые в жесть.

Сколько ж их, пооблепленных каркалом,

Из болот проросло,

Отхромало и кровью отхаркало

Перед тем, как на палку – числом?

Из шеренги понурых, остриженных —

Вот и я, безворотка мала.

На кострищах болотных,

повыжженных —

Недотлевшая угли-зола.

И глаза. Это все, что из облика

Мне к улыбке былой.

Остальное дымит и, как облако,

Улетает мертвецкой золой.

В этом рубище, впрямь, на преступника,

Как две капли, похож.

Мне, как всем, нет иного заступника —

Мат площадный, да кнопочный нож.

И в бараке с повадками лисьими

Сон мой – каторжник-вор —

Совершает побеги за письмами

Далеко за колючий забор.

В долгий путь, что не верстами мерится,

Как зловонная топь —

То погаснет, то снова засветится —

Через ночь, через душу – навзлобь.

Беспримерный в своей испоконности,

И охота блажить:

Нет на свете страшнее законности,

Чем законность святая – дожить!

Обо мне и сложат песню,

Скажем, например,

Так уж точно околесню

На блатной манер.

Два притопа, три прихлопа,

Три аккорда в ряд —

Под такие вся Европа

Пляшет, говорят.

Да припутают при этом

Девок и тюрьму —

Раз уж был блатным поэтом,

Подставляй суму.

Ярлыков-то в жизни разных

Я переносил,

Не досталось только красных.

И за то – мерси.

Не кричал – глаза навыкат:

– Родина моя!.. —

А любить ее привык, вот,

Мудро, как змея.

В пустобрешной голосильне

Брезговал дерзать.

Я лечил ее посильно,

Как больную мать.

А за это «опекуны»,

Сев на сундуки,

Рвали мне лекарства-струны

И – на Соловки.

Ну, да я душой пошире,

Я прощаю их —

Помнят пусть о дебошире,

«Осквернявшем стих».

И когда из бронзы-стали

Их повалят род,

Выше всяких пьедесталей

Станет эшафот,

На котором я не в камне

Выбит-изваян,

Расплодился, нет числа мне,

Вечный, как Боян.

А вокруг, мне ниже пупа

Ихни бюсты-вши.

Мать-История не глупа,

Так и порешит.

Пробил час. К утру объявят глашатаи

всенародно —

С опозданием на полвека – лучше все ж,

чем никогда! —

«Арестованная память, ты свободна.

Ты свободна!»

Грусть валторновая, вздрогни и всплакни,

как в день суда.

Стой. Ни шагу в одиночку, ни по тропам,

ни по шпалам.

Нашу пуганую совесть захвати и поводи

В край, где время уминало кости

Беломорканала,

Где на картах и планшетах обрываются

пути.

В пятна белые земли,

В заколюченные страны,

Где слоняются туманы,

Словно трупы на мели.

В пятна белые земли —

Ожерелья Магадана,

В край Великого Обмана

Под созвездием Петли.

Это муторно, но должно: приговор

за приговором —

С опозданьем на полвека – приведенный

отменять.

Похороненная вера, сдунь бумажек лживых

горы —

Их на страже век бумажный продолжает

охранять.

В них – как снег полки на муштре – топчут

лист бумажный буквы,

Выбивая каблуками бирки, клейма,

ярлыки.

А кораблики надежды в них беспомощны

и утлы,

Их кружит и тащит, тащит по волнам Колым —

реки.

В пятна белые земли,

В заколюченные страны,

Где слоняются туманы,

Словно трупы на мели.

В пятна белые земли —

Ожерелья Магадана,

В край Великого Обмана

Под созвездием Петли.

– Хватит сидеть в тюрьме, выходи! —

Проговорил мне начальник так

ласково, —

Джина и то отпустил Алладин,

А что не вернешься в бутыль – верю

на слово.

И вот он, шумит, вокзал, вот вагон,

Только окошечки не зарешечены.

Только садиться не надо бегом

И проводница годится мне в дочери.

Вот этот город. А ты кто такой?

Как вороные сюда тебя вынесли?

Можешь деревья трогать рукой —

Их не узнаешь, они уже выросли.

А за деревьями дом. А в нем она.

На пианино бренчит, и – небеса в душе.

Может, засветятся окна с темна,

Может, одна и все также не замужем.

Пару шагов во двор – вот и дружки.

Истосковались, поди, а толку ли?

Ни рылом, ни нюхом – тюремной

тоски,

А разрисованы все наколками.

Каждый второй постарел, поседел,

А остальные толстеют от лени.

И хоть никто из них не сидел,

Ботают лучше меня, да по фене.

Значит, ударим в лады – в них ведь

бьют.

И все заискрится бокалами пенными.

И спляшут они, и подпоют

С голыми, голыми, голыми стенами.

А напоследок еще вина —

Озеленить на душе проталины.

И позвонить. А трубку возьмет она.

И скажет в сердцах: «Не туда попали

вы».

Освободился, освободился —

Воля упала с неба в суму.

Словно влюбился, снова влюбился.

Только в кого, не пойму.

Скорый поезд черной сажей

Мажет небо, возит урок.

«Ах-ха-ха!..», – им бодро машет

Привокзальный полудурок.

Он блаженный, он свободный,

Машет бодро грязной лапой —

«Ах-ха-ха-ха!…», – непригодный

Для суда и для этапа.

И меня когда-то так же

Решеченная карета

По бумажке с черной сажей

Впопыхах везла из лета.

По бумажке-приговору,

Огоньки в окне свечные.

Ах-ха-ха! Бежать бы в пору,

Да собаки не ручные.

И меня ждала в постели,

Кудри белые просыпав,

Но колеса вдоль свистели,

Одурев от недосыпа.

И, казалось, в сон сквозь сажу

Кудри белые как ватман, —

Ах-ха-ха! – войдут и скажут:

«Выходи, тебе обратно».

Но тонули в сером утре,

Где рассвет совсем не розов,

И желтели эти кудри

На нечесаных березах.

Сквозь вокзала закоптелость

Полудурка взгляд кристальный.

Ах-ха-ха! Как мне хотелось

Поменяться с ним местами