Да-а... И в общаге не нашла подружку. А мама говорила: «У тебя всё переменится, познакомишься, будешь дружить. Ты же у меня хороший человек, интересный». А они не позвали. И всегда так.

До сих пор помнится: ещё когда по разным комнатам жили, но уже дружили, Катерина пригласила Луизку и Ритку к своей тёте, на пустовавшую в выходные дни квартиру, а её, Юльку, даже молчанием не оберегла: всё рассказывала, как у тёти чудесно, да что они там будут делать – печь, готовить, танцевать, телик смотреть, а как Юлька спросит: «А как же я? Вы меня не берёте? Мне нельзя с вами?» – Катерина очаровательно улыбнётся и тем замнёт неприятную тему.

А девчонки наслаждались: реву втихую, а они молчат, только между собой перемигиваются, перешёптываются. Господи, «возлюби ближнего своего» – почему ты это каждому в сердце не вложил?!

За дверью послышался смех Жорки, и тут же раздался деликатный стук. Юлька рванулась к двери, сделала постное лицо и щёлкнула задвижкой.

– Привет, затворница, – сказал Жорка, улыбаясь во весь потрескавшийся рот. – Что сидишь? Пошли в теннис играть. Я ракетки взял.

– Привет, – сказала Юлька, ответно улыбаясь.

– Ну что, пойдёшь?

Жорка зашёл в её комнату, увидел на стенке пришпиленный кнопками акварельный портрет и сказал:

– О, целый. А ты ревела, что разорвали. Чудачка. Где ж тут разорвано?

Юлька посмотрела на свой портрет.

– Вот, – показала она.

– Хм, да это же пустяк, чего ты так убивалась? Я-то думал, он вообще напополам, а тут на комариный нос.

Юлька, конечно, не стала объяснять. Если не понимает, добавить нечего. А просто это был её единственный портрет, написанный художником. Она вспомнила новогодний вечер во дворце культуры, где она веселилась до упада и впитывала праздник всей душой, и ей стало грустно. Портрет – это память о приятных мгновениях... А разорванный портрет – пусть ненамножко – это уже не портрет. Бумажка.

– Знаешь, Жорка, – непримиримо сказала она, – ты вообще холодный человек и ничего не понимаешь.

– Да? – сухо ответил он. – А ты мелочная, не замечала?

Вот это был удар! Жорка уже ушёл, не попрощавшись, а Юлька всё сидела оглушёно.

Как походя он сказал – «мелочная, не замечала?»... Не замечала. А ведь правда. Хапуга. Из-за любой мелочи убиваюсь, словно каждая – жизненная трагедия.

Она взяла со стенки гитару, опять заперлась, чтобы не приходили, – впрочем, и так не придут, – и тихонечко завела какую-то простую мелодию. Гитара звенела, подбадривая и поддерживая ровную ткань Юлькиных нот.

Склонив голову поближе к струнам, Юлька горько наблюдала за их дрожью, стараясь ни о чём не думать, ничего не вспоминать. Помаленьку на мелодию начали приходить слова. Она записала их на листке из блокнота и опять напела мелодию.

Когда песня была готова, Юлька переписала её в толстую тетрадь для конспектов и, сунув её подальше в тумбочку, со вздохом улеглась на любимую кровать.

«Хоть бы Марго пришла», – подумала она.

Быстро темнело. Под окнами общаги свиристели ночные пичужки и высокомерно орал хриплый магнитофонный баритон. Шумно переговаривались люди обоих полов, хохоча и дурачась. А вот Сергей... да, он не орал бы. Смотрел бы, любуясь, и дарил слова любви... и подарки-безделушки... Жаль, что он уехал по делам. Без него скучно. Хотя... любила ли его Юлька?.. Кто его знает. Нет, наверное. Когда приползает змеино-шипящий Жорка, у неё и то чаще бьётся сердце.

Странный Жорка. Луизку целовал, потому что ей хотелось, а он решил её не разочаровывать. А он Луизке нравился. И до сих пор нравится. Что бы Луизка ревновала его к Катерине, кошечке нашей домашней? Просто так и не ревновала бы.

Да-а, любовь не подарок... для окружающих.

Юлька перевернулась на другой бок. В соседнем дворе пробасила собака. Бульдог, наверное. А завтра... завтра... Что у нас завтра? Два ФОПа после третьей пары. ФОП – факультет общественных профессий. Можно подумать, что здесь ты получишь ещё одну профессию, дополнительную, в дар, так сказать, в приложение к основной. Завтра – фотодело и бальные танцы. Если только не выцепит на переменке Лидия Петровна на хор.

Недавно она сказала, что у Юльки «хорошие голосовые данные». Можно только посмеяться. Универсальность её голоса – от мышиного писка до бурчания спущенного унитаза. Лидии Петровне надо обеспечить посещаемость, вот она и сыплет комплиментами. Приятны комплименты, но нет у Юльки ни голоса, ни слуха, одна амбиция и гонор, как у павлина. Только без хвоста.

Да-а... Завтра ФОП. А сегодня была пантомима... О-о, это целая эпоха для Юльки! Театр пантомимы во дворце культуры рядом с общагой и институтом – её страсть. Она обожает там всё – от зеркал в репетиционном зале, станков, ламп, запаха до «бункера» в подвале, где расположена раздевалка и вообще «штаб-квартира»; от чёрных обтягивающих эластичных трес до пышных клоунских костюмов и жирно-масляного грима и, конечно, – от тринадцатилетней Шурки, похожей на мальчика, от столпов театра Игоря, Сергея, Андрея, Нелли и Галки до самого худрука Ильинского. На репетиции Юлька ходила, как на день рождения, где все и всё – подарок для неё. Жаль, что у неё не очень получались ни этюды, ни пластика, а в номера её вообще не ставили. Одна надежда на «труп»... и на будущее.

Да. А вот сегодня в пантомиме делали массовый этюд «Вальс на корабле» из новой задумки «Оптимистическая трагедия». Из парней никто не умел вальсировать, и девчонки, в том числе и Юлька, принялись за дело.

Юлька показала вальс Радику – высокому худому парню с густой кудрявой шевелюрой. Двигаться – ну, совершенно не умеет. Потом к ним пристроился ещё один парнишка, росточком вровень с Юлькой, крепенький, как гриб-боровик, светловолосый и улыбчивый. Кажется, Лёня. И Юльке пришлось учить обоих сразу. У Радика получалось из рук вон плохо, а у Лёни – ничего, только он всё время подпрыгивал. Затем всем дали отдохнуть.