Помню, одно время мы с особым азартом играли на дворе в войну: участвующие делились на два враждебных лагеря, чертили на земле две линии и начинали драться. Это было нечто вроде игры в горелки. Одна группа изображала русскую армию, другая — французскую. Ясно, что русских надо было победить, однако иной раз получалось наоборот, тогда все приходили в необычайную ярость, и начиналась настоящая свалка. Через неделю директор был вынужден запретить эту милую игру, — двум ученикам проломили голову и их пришлось отправить в лазарет.

Особой доблестью в этих сражениях отличался высокий блондин, который всегда требовал, чтобы его назначали генералом. Луи, отпрыск старинной бретонской семьи, обосновавшейся на юге Франции, держался как настоящий завоеватель. Он был гибким и очень ловким в гимнастических упражнениях. Как сейчас, вижу его: на голове повязан платок, концы торчат надо лбом в виде султана, талия стянута широким кожаным поясом. Вот он взмахнул рукой, как саблей, и поднимает в атаку своих солдат. Мы восхищались им, даже чувствовали к нему некоторое почтение. Но странное дело, у него был брат-близнец Жюльен, намного меньше его ростом, хрупкий и болезненный мальчик, ненавидевший эти буйные игры. Как только мы делились на два лагеря, он отходил в сторонку, садился на каменную скамью и оттуда следил за игрой печальными и немного испуганными глазами. Однажды, когда ватага мальчишек набросилась на Луи и опрокинула его на землю, Жюльен побледнел, задрожал и, вскрикнув, упал, словно женщина, в обморок. Братья обожали друг друга, и, боясь Луи, никто не осмелился бы дразнить трусом Жюльена.

Воспоминания о двух братьях неразрывно связаны у меня с картинами нашей жизни в коллеже. К весне я перешел на полупансион — ночевал дома, а в коллеж приходил в семь часов утра, к началу занятий. Братья тоже ночевали дома. Мы были неразлучны. Мы жили на одной улице и обычно поджидали друг друга, чтобы вместе идти в коллеж. Луи, раньше нас повзрослевший, бредил приключениями и совратил нас с пути истинного. Мы договорились выходить из дома в шесть часов, — таким образом, в нашем распоряжении был целый час свободного времени, когда мы могли воображать себя настоящими мужчинами. Для нас это значило, что можно будет выкурить сигарету и выпить рюмочку в погребке у кривого продавца ликеров, которого Луи нашел на глухой улице. От сигарет и ликера нас ужасно мутило, зато с каким волнением мы входили в погребок, озираясь по сторонам, дабы удостовериться, что нас никто не видит!

Эти увлекательные вылазки мы совершали в конце зимы. Особенно запомнились мне дни, когда шел проливной дождь. Мы шлепали по лужам и приходили в класс, промокнув до нитки. Потом по утрам стало светло и тепло, и тогда нас захватило новое увлечение: мы ходили смотреть, как отправляются на фронт солдаты. Экс расположен у дороги на Марсель. Полки прибывали в город по Авиньонской дороге, ночевали здесь, а утром уходили по Марсельскому тракту. В то время в Крым посылали подкрепление, — главным образом, кавалерию и артиллерию. Чуть не каждую неделю слали на фронт войска. Местная газета даже заранее оповещала о передвижении войск, чтобы предупредить жителей, ибо солдат расквартировывали у них на постой. Мы-то газет не читали, но не забывали осведомиться, не пройдут ли завтра войска. Обычно отправка назначалась на пять часов утра, следовательно, нам надо было вставать очень рано и зачастую понапрасну.

Какое это было счастливое время! На улицах еще ни души, Луи и Жюльен вызывали меня, и я тотчас выбегал к ним. По утрам еще было прохладно, хотя дни уже стояли по-весеннему теплые. Мы шли втроем через спящий город. Если была отправка, солдаты собирались на площади перед гостиницей, в которой обычно ночевал командир полка. Уже в конце Итальянской улицы мы с робкой надеждой смотрели вперед. Если площадь пустовала, огорчение наше было безмерно. А пустовала она довольно часто. Тогда мы втайне с сожалением вспоминали о теплой постели и до семи часов бесцельно бродили по улицам, не зная, куда себя девать. Зато как же мы радовались, увидев с угла улицы площадь, пестревшую пешими и конными войсками. В прохладном утреннем воздухе стоял необычайный гул. Солдаты стекались со всех сторон под барабанную дробь и звуки труб. Офицеры с трудом выстраивали своих людей. Постепенно устанавливался порядок, строились шеренги, мы заговаривали с солдатами, сновали между лошадьми, рискуя попасть под копыта. Не только нас привлекало это зрелище. Понемногу подходили мелкие рантье, горожане, которым не спится, — все те, кто поднимается спозаранку. Вскоре собиралась целая толпа любопытных. Всходило солнце. Под его лучами ослепительно блестели золото и сталь обмундирования.

Так мы повидали на площади тихого города, еще объятого крепким сном, и драгун, и конных егерей, и улан — все виды тяжелой и легкой кавалерии. Но больше всех восхищали нас кирасиры. Эти всадники с ярко блестевшими на груди кирасами, сидевшие как влитые на могучих конях, буквально ослепляли нас. Каски пламенели под лучами восходящего солнца, а вся шеренга напоминала вереницу солнечных дисков, и лучи от них скользили по стенам соседних домов. Когда отправлялись кирасиры, мы вставали в четыре часа, горя нетерпением насладиться сверканием их доспехов.

Но вот наконец появлялся полковник. Знамя, которое ночью хранилось у него, развертывалось. Зычный голос подавал два-три слова команды, и вдруг полк трогался. Он покидал площадь под звонкое цоканье копыт и барабанную дробь, от которых взволнованно колотились наши сердца. Мы пускались во весь дух и бежали впереди колонны, рядом с музыкантами, которые, прощаясь с городом, играли бравурный марш. Сначала трижды звучал звонкий сигнал горнистов, предупреждающий музыкантов, затем, заглушая все звуки, вступали фанфары. Громкий марш замолкал за пределами города, и постепенно звуки музыки терялись вдали. Полк сворачивал влево, на красивую Марсельскую дорогу, обсаженную вековыми вязами. Теперь лошади шли свободным шагом по белой от пыли широкой дороге. Нам казалось, что и мы тоже уходим на фронт. Город где-то далеко, коллеж позабыт, и мы с восторгом маршируем в такт музыке. Вот так мы каждую неделю уходили на войну.

Какие это были чудесные утра! Шесть часов, длинные косые лучи уже высоко поднявшегося солнца заливают ярким светом поля. В свежем утреннем ветерке дрожит теплый воздух. Стайки птиц перепархивают с одного куста живой изгороди на другой. А там, вдали, с лугов поднимается розоватый туман. И на фоне этого радостного пейзажа — красавцы солдаты, ослепительные кирасиры, на груди которых, подобно ряду солнц, сияют кирасы. Дорога круто поворачивала и шла по широкой долине вдоль реки. Любопытные горожане никогда не заходили дальше, — пожалуй, мы одни упорно продолжали путь. Спустившись с берега, мы подходили к мосту, перекинутому через реку. Только здесь беспокойство охватывало нас. Наверняка было уже около семи часов, и если мы не собирались пропустить уроки, то у нас еще оставалось время добежать до коллежа. Но часто, поддавшись соблазну, мы шли еще дальше, и тогда уж не спешили на занятия, а повесничали до большой перемены, прячась в густой прибрежной зелени. Иногда мы устраивались на каменном парапете моста и смотрели, как полк поднимался по противоположному берегу.