Какие юные чувства вновь вспыхивали тогда в ее иссохшем с годами, немощном теле? Какие воспоминания о далеких веснах молодости рождали вздох, приоткрывавший плотно сжатые губы?

И я спрашивал себя, какими же были когда-то эти старушки с голубыми глазами? Сколько страшного и трогательного могли бы они рассказать о себе. Откуда взялись они, похожие друг на друга, словно сестры, в одинаковых черных шляпах, с одинаковыми порыжевшими шалями на плечах? Как попали эти одинокие старухи сюда, на парижские улицы? Они появлялись таинственно, казалось, что они, столь похожие лицом и одеждой, даже не знакомы между собой, и все же, увидев их, можно было с уверенностью сказать, что все они принадлежат к одной несчастной семье.

Как знать? Может быть, они всегда были такими сгорбленными и старыми? А может быть, все они пережили одинаково бурную молодость и, сгорев в ее огне, высохли, сморщились и стали бессмертными.

Меня больше привлекало последнее предположение. Я представлял их себе в белых кисейных платьях с розовыми лентами. Весело смеясь, танцуют они в Клозри прошлого столетия и посылают мужчинам воздушные поцелуи.

Однажды июньским вечером я сидел, замечтавшись, в прозрачной тени каштанов Люксембургского сада. Рядом со мной на скамью опустилась такая старушка с голубыми глазами. Когда она садилась, ее юбка приподнялась, и я увидел изящнейшую маленькую ножку в грубом башмаке на шнурках. Старушка опустила голову, черная шляпка скрывала от меня ее лицо. Маленькая, худенькая, она зябко куталась в шаль, прижимая к груди тонкие, как у больного ребенка, руки.

Ну право же, ей можно было дать лет двенадцать. По-видимому, она угадала, какая жалость к ней надрывает мне сердце, потому что вдруг подняла голову и посмотрела на меня своими мутными слезящимися глазами.

Этот взгляд, на мгновение встретившийся с моим, поведал мне длинную историю о радостях и горестях любви. В тусклых глазах отразились и нежная грусть, и мечты молодости, и все тяготы одинокой и постылой старости. Ночи, проведенные в угаре страсти, воспалили веки, горячие, слезы любви сожгли ресницы.

Бедная старушка с голубыми глазами! Должно быть, она так и не устала любить и сожалела о быстро промчавшихся годах. И сейчас, дрожа даже на солнце, она все вспоминала о жарких поцелуях молодости.

Мне подумалось, что я проник в самое сердце таинственного создания. Мне все поведали ее глаза, и теперь я знаю, откуда приходят старушки с голубыми глазами, которые и сейчас еще бросают по временам жадные взгляды на проходящих мимо молодых людей.

Да, я знаю, они приходят из романов наших отцов.

Я все смотрел на маленькую ножку в грубом кожаном башмаке…

Ей шестнадцать лет. Хрупкая девушка с нежным румянцем и ослепительно-белой кожей, с пышными серебристо-пепельными волосами, мягко обрамляющими личико. Длинные золотые ресницы прикрывают бездонную глубину синих глаз, а когда она смеется, на подбородке появляется маленькая ямочка, смеется же она беспрестанно. За мягкие пепельные волосы ее ласково прозвали «Серебряночка». Другие, правда, называли ее «Хохотушкой», потому что она никогда не уставала смеяться и ямочка не исчезала с ее подбородка. Она совсем не похожа на теперешних девушек, которые умудряются ходить в шелку, за весь день не сделав ни стежка. Она же шьет целый день, а носит только ситцевые платья. Но какие это прелестные платьица, веселые, скромные и наивные! В полотняном чепчике на голове и дешевенькой косынке на шее, в белых чулках, она приветливо протягивает вам навстречу обнаженные руки, ее уста и глаза смеются. Все ее маленькое существо излучает нежность, молодое веселье и задор. В ее звонком смехе столько сладостной влюбленности, что он проникает вам в самую душу. Следует, правда, сказать, что сердце у Серебряночки было непостоянное, но зато в нем не было притворства. У нее было много возлюбленных, но она никогда не любила сразу двоих.

Простодушная в любви, она слепо подчинялась зову сердца и шла не сопротивляясь, туда, к тому, кому дарила свои поцелуи. И она не пряталась, любила открыто, говорила: «Люблю», — и без колебаний говорила: «Не люблю больше». Но так как последний поцелуй, как и первый, она давала от всей души, никто из возлюбленных не обижался на нее.

Серебряночку часто видели и в пригородных рощах, и в лесах, и на народных гуляньях. Она умудрялась работать весь день и веселиться всю ночь. Одни утверждали, что она не спит вовсе, другие же только посмеивались в ответ на эти слова.

Так она жила, не стесняя себя никакими условностями, в здоровом труде и в утехах любви. Она щедро дарила свою любовь, не ведя счет поцелуям, веря в бесконечность молодости.

Серебряночка, Хохотушка, шаловливое дитя с серебристо-пепельными волосами! Она смеялась без умолку, чтобы не пропадала ямочка на подбородке; во весь голос пела она песню своих шестнадцати лет, спешила жить и любить, боясь упустить время. Не жалея своих маленьких ножек, она без устали бегала по траве, порхала по паркетам танцевальных залов, повсюду, где в воздухе звенели поцелуи.

Юбка снова прикрыла маленькую ножку, которая теперь мирно покоилась в грубом кожаном башмаке…

Я медленно перевел взгляд с ножки на лицо.

Оно показалось мне ужасным — мертвенно-бледное, в красных пятнах. Седые волосы прилипли к вискам, застывшие мутные глаза приобрели грязно-голубой оттенок; ямочка на заострившемся подбородке превратилась в черную впадину.

Ах, бедная жрица любви! Ее уже не согревает июньское солнце, она стара и одинока. Молодость оказалась не вечной. И однажды какой-нибудь возлюбленный, увидев, что губы ее утратили свежесть, вероятно, вздрогнул от неожиданности, подобно тому как содрогнулся я, ощутив на себе ее потухший взгляд.