Итак, Руссо был зачинателем. Вслед за ним романтизм вдохнул в природу душу. А еще позже, с приходом Шатобриана, Ламартина, Виктора Гюго, мы вступили в эпоху поэтического пантеизма, который проливал слезы умиления над братским единством людей и природы. Античное искусство обожествляло природу, современное искусство очеловечило ее, а наш классицизм просто-напросто обошел ее молчанием. Но Ламартин, если не ошибаюсь, не написал ни одной строки о парижских окрестностях, а Виктор Гюго говорил о них со свойственным ему неистовым пафосом пророка. Надо заметить, что окрестности Парижа, такие уютные и приветливые, совсем не созданы для лирической поэзии.

Был один рассказчик, гораздо более скромный и уже почти забытый, книги которого завоевали пригородам Парижа необычайную популярность. Речь идет о Поль де Кока. Он много потрудился, чтобы увлечь небогатых парижан за пределы городских стен. В его время это стремление уже существовало, но Поль де Кок ввел в моду загородные прогулки, рассказав в своих книгах о многих зеленых и солнечных уголках в окрестностях столицы. Разумеется, литературные достоинства его романов невелики. Однако сколько в них добросердечия и как чувствуется в них за комическими преувеличениями реальная действительность! Перед нами не лирический поэт, преклонивший колена перед величием лесов, а парижский буржуа, который по-приятельски обращается с природой и требует от нее прежде всего свободы и свежего воздуха. В его произведениях дано верное описание парижских окрестностей эпохи Луи-Филиппа.

Необычайно любопытно восстановить по романам Поль де Кока, какими были Булонский и Венсенский лес пятьдесят лет тому назад. Здесь и прогулки на осликах, и завтраки на траве; а вот всерьез заблудился кое-кто из гуляющих и организуются их поиски. Конечно, сегодня все выглядит иначе. Ослики уступили место собственным выездам, шикарным экипажам. Вы еще можете позавтракать на траве, но лишь под присмотром сторожа. А уж заблудиться стало абсолютно невозможно — ведь лесную чащу расчистили, кустарники подстригли, проложили дорожки, лесные прогалины превратили в аккуратные лужайки с зеленым газоном. Знаменитое болото Отейля, о котором Поль де Кок говорит как о заброшенном и диком уголке, в наше время кажется аристократическим соседом бассейна в Тюильри.

Излюбленное место в парижских пригородах, куда Поль де Кок всегда приводит своих героев, — это Романвиль. Здесь вы у самых ворот Париям, сюда можно дойти пешком по Бельвильской улице. Тем не менее совершить прогулку в Романвиль было когда-то сложнее, чем сегодня отправиться в Мант или Фонтенебло. И здесь тоже столько произошло перемен! Поль де Кок с нежностью говорит о настоящем лесе сирени. Этот лес дочиста вырублен, чтобы дать дорогу Парижу, который продвигался все дальше и дальше; осталась лишь обширная голая равнина, на которой выросли вдоль дорог уродливые постройки. Это уже типичное предместье, с его трудом и нищетой.

Кстати, следует заметить, что мода на те или иные загородные места увеселения менялась приблизительно каждые полвека. Сколько песен было сложено о Романвиле, таком безлюдном и молчаливом сегодня! В начале Второй империи на смену Романвилю пришли кабачки Робинсона. А теперь он и сам поблек, мода на него прошла. В качестве примера приведу еще Аньер и Буживаль, о которых Поль де Кок даже не упоминает, а в наши дни они переполнены приезжающими.

Вслед за Поль де Коком пришла целая группа художников, — они-то, в сущности, и «открыли» парижские пригороды. Это открытие связано с историей нашей натуралистической школы в живописи. Когда Франсэ, Коро и Добиньи отошли от классических правил, то, захватив рюкзак и вооружившись палкой, они, в поисках новых пейзажей, смело отправились писать с натуры. Им не пришлось далеко идти, они сразу же наткнулись на дивные места.

Тот же Франсэ и несколько его друзей открыли Медон. Никто еще и не подозревал, как очаровательны берега Сены. Позднее Добиньи обследовал всю реку от Медона до Манта, и сколько открытий было сделано по пути: Шату, Буживаль, Мезон-Лаффит, Конфлан, Андрези! Парижане в ту пору не знали даже названий этих деревень. А пятнадцать лет спустя туда уже нахлынуло столько народу, что художникам пришлось спасаться бегством. И тогда Добиньи, изгнанный с берегов Сены, поднялся вверх по Уазе и обосновался в Овере, между Понтуазом и Лиль-Аданом. Коро довольствовался Виль-д’Авре, где были озера и огромные деревья.

Так парижские пригороды занимали все большее место на каждой выставке живописи. В этом находило свое выражение не только развитие искусства, но и протест против тех, кто отправлялся слишком далеко на поиски красивых пейзажей, тогда как они имелись у художников под рукой. Велико же было удивление публики! Как! Такие чудесные пейзажи под самым Парижем! Никто до сих пор их не видел, публика ринулась в этот новый для нее мир, и на каждом шагу ее ждали приятные сюрпризы. Пригороды были завоеваны.

Париж взывает о свободе. Городу тесно в поясе фортификаций; он неотрывно смотрит вдаль и, задыхаясь, требует солнца и ветра. Кажется, что его мечта — превратить долину в Сад отдыха, где бы горожане могли прогуляться вечером, после трудового дня. Этот стихийный напор с каждым годом становится все сильнее, и дело кончится тем, что пригороды станут просто продолжением наших бульваров, обсаженных тощими деревцами.