Фулканелли неоднократно проверяет, правильно ли мы усвоили содержание этой главы, заполненной кубами и четверками, которых и следовало ожидать при разборе четвертой сефира.(Кетер, как нулевая точка, не имеет пространственных измерений. Чохма, как вторая из сефирот, или линия, имеет одно измерение, а Бина, третья из сефирот— два, образуя плоскость. И лишь Хесед, четвертая из них, имеет три измерения, что и позволяет нам построить куб.) Эта часть главы также указывает на общую структуру камня или куба, образованного средними пятью частями первой главы, что говорит в пользу нашей гипотезы о схеме «меч в камне».

Фулканелли как бы заставляет читателя заглянуть поглубже в тайное содержание идей, которые представляются практически бездонными и неисчерпаемыми. В конце этой части мы можем еще не знать, в чем заключается Первичная Материя алхимии, но мы уже сознаем, что она куда более сложна и космически всеобъемлюща, чем мы могли себе представить.

Следуя далее за молнией с одной стороны Древа на другую, мы как бы перескакиваем с Хесед на Гевура, то есть переходим от Милости к Мощи. И опять дискуссия, уже приводившаяся нами в главе пятой, где речь идет о лабиринте, то есть о разнообразных атрибутах Гевура, таких, как мощь, сила, планета Марс, железо и т. д. На поверхностном уровне возникает впечатление, что лабиринт не имеет никакого отношения к идеям силы и мощи. И, однако, если мы глубже вникнем в суть ключей, предлагаемых Фулканелли, мы убедимся, что эта метафора вполне адекватна.

Фулканелли говорит нам, что в церкви лабиринты обычно устраиваются на пересечении главного нефа и трансепта, и приводит перечень сохранившихся храмовых лабиринтов. Он особо выделяет мотив золотого восходящего солнца, располагавшийся в прошлом в центре лабиринта собора в Амьене, а затем вновь возвращается к Шартрскому собору. Фулканелли подчеркивает фонетическое сходство между словами, «на обычном языке звучащими как La Lieue (the leaque) («лига») и Le Lieu («место»)», оставляя открытым вопрос о дальних путешествиях на открытом пространстве, и переходит к описанию несохранившегося изображения Тесея и Минотавра, которое в прошлом занимало центральную часть лабиринта. Он уверяет, что это «еще одно доказательство проникновения языческих тем в христианскую иконографию и, следовательно, знак того, что они несли в себе мифически-герметическое содержание».

Прекрасно, скажет читатель, и каково же это содержание?

Фулканелли обходит этот вопрос стороной, заявляя, что вся эта тема — вопрос дискуссионный, «потому что в нашу задачу не входит заниматься выявлением связей между этими изображениями и знаменитыми сооружениями эпохи античности — лабиринтами Древней Греции и Рима». Не входит? Почему же это?

Дело в том, что тема Минотавра как нельзя лучше вписывается в концепцию Гевура, то есть Мощи и Силы, так что попытка уклониться от разговора о ней — это не ответ. Видимо, Фулканелли хочет, чтобы мы сфокусировали внимание на лабиринте совершенно особого рода, а не на широком спектре мифологем, связанных с этой концепцией. Дело в том, что Фулканелли стремится привлечь наше внимание не к Гевура вообще, а к ее специфическому аспекту — проявлению силы, которое обуславливает восход солнца.

Он делает это, приводя выдержку из «Большой энциклопедии» Вертело, где сказано, что <Лабиринт Соломона…это особая каббалистическая фигура, которая встречается в начале некоторых манускриптов по алхимии и представляет собой составной элемент магической традиции, ассоциируемый с именем Соломона». Это магическое изображение — не что иное, как древний семивитковый лабиринт, известный в той или иной форме разным народам на протяжении многих тысячелетий, который принято называть Критским лабиринтом. Фулканелли заявляет, что этот лабиринт суть «символическая эмблема Великого Труда», и после долгих лингвистических отступлений об истинном смысле паутины и ариадниной нити прямо признает, что эта форма лабиринта — не что иное, как особый вариант философского камня.

Это неожиданное заявление производит сильное впечатление как в отношении прямоты, так и в отношении резко специфического переноса акцентов. Но что же именно в этом лабиринте могло подтолкнуть Фулканелли к столь неожиданному заявлению?

Во-первых, классический семивитковый лабиринт (спираль) — это древнейший сложный символ, созданный человеком. Мы знаем примеры таких символов, возраст которых превышает более шести тысячелетий, и если допустить, что древнегреческий меандр [206] — это один из типов классического лабиринта [207] , придется согласиться, что существуют образцы, чей возраст достигает десяти тысяч лет.

Одно из наиболее значительных исследований лабиринтов, книга сэра Лоунгрена «Лабиринты: древние мифы и их использование в древности», свидетельствует о том, что первоначально лабиринты во всех древних культурах использовались как особое средство оценки ориентации в пространстве и времени.

Лоунгрен основывает свою гипотезу на сакральной геометрии критского лабриса— двойного топора, служившего символом Великой богини. Как показано на ил. 9 4, путем использования этой фигуры, которое зависит от правильного определения северной широты и соотнесения ширины «топора» с широтой той или иной точки, можно получить схему, которая будет точно сориентирована по фазам лунного и солнечного года в данном районе. Разумеется, это можно сделать и без применения кривых и связанных друг с другом линий, то есть всего того, что превращает лабрисв лабиринт.