Неорганизованность на шахте давала себя знать. На других участках не могли сразу приноровиться к темпу, который задал сегодня Ренике. Кое-что тормозило работу, и всё это он мысленно про себя отмечал, чтобы в будущем устранить помехи.

К полудню в шахту спустились Гутхоф и Шуберт. Они поглядели, как работает Ренике, но ни о чём не спрашивали. Шахтёр был им за это благодарен: сейчас не хотелось тратить время на разговоры. Он чувствовал, что его охватывает истинное упоение. Он смотрел на уголь, как на своего противника. Время было союзником угля. Его тоже надо было победить.

И Ренике воевал. Он прощупывал толстый пласт, находил нужную точку и направлял туда свои удары, чтобы потом одним, почти незаметным движением отвалить боль-тую глыбу. Уголь звенел, искрились мелкие осколки, не умолкая, пел свою песню отбойный молоток.

«Вот она, музыка труда!» — подумал Альфред.

Смена пролетела быстро. Ренике казалось, что он только что опустился в шахту, но вот уже пришёл Бринкман и стал замерять выработку.

Альфред больше не волновался: дневная норма намного перекрыта, видно на глаз. Он аккуратно очищал забой, чтобы сменщик мог приступить к работе, не теряя времени «а подготовку.

Бринкман закончил подсчёт, тихонько свистнул и одобрительно похлопал Ренике по плечу.

— Сколько?

— Двадцать четыре с половиной кубических метра. Двести восемьдесят процентов дневной нормы.

Ренике удивился. Таких результатов он и сам не ожидал. Может быть, это ошибка? Но штейгер Бринкман не таков, чтобы ошибаться.

И они вышли из лавы.

Ренике шёл, не скрывая своей гордости и радости: он первый в Германии добился такой выработки…

Неожиданно ему вспомнился разговор с Гертрудой. Альфред встревожился. А что если она права и рабочие встретят его враждебно? Он остановился и глянул на товарищей. Они шли следом, их обнажённые до пояса потные тела поблёскивали при тусклом свете, а лица были совершенно чёрными. Сейчас разве разберёшь? Сначала надо смыть толстый слой пыли.

Клеть помчалась наверх, и волнение с новой силой охватило Ренике. Он совсем не устал, во всяком случае, не больше, чем обычно. Дневной свет ударил ему в глаза, он на миг зажмурился и сразу же услышал множество голосов:

— Глюкауф, Ренике!

Помещение было битком набито людьми, которые пришли его приветствовать. Он увидел огромный плакат и на нём своё имя. Вокруг него суетились фоторепортёры.

А он стоял, обнажённый до пояса, потный и грязный, держа в руках куртку и аккумуляторную лампу, и не знал, как поступить, что сказать. Ведь это его поздравляют товарищи. Значит, все они с ним заодно, значит, они тоже за новые методы добычи.

Митинг возник сам собой. Над толпой показалось лицо Шуберта. Он встал на какое-то возвышение и объявил:

— Сейчас Ренике расскажет нам о своих достижениях.

Ренике не умел ораторствовать, но ведь не откажешься же, в самом деле!

— Товарищи, спасибо за встречу, — взволнованно произнёс он. — Считайте, что я сегодня приступил к выполнению нашего двухлетнего плана. Вы все можете так же работать. Мы трудимся теперь для демократической Германии, на пользу всему немецкому народу, и об этом никто не должен забывать. Ещё раз спасибо за встречу.

Митинг продолжался. Ораторы сменяли один другого, и каждый говорил о работе по-новому, о примере Альфреда Ренике.

Макс Дальгов стоял в толпе рядом с Болером и изредка поглядывал на писателя. А старик, казалось, даже забыл о присутствии Дальгова. Сейчас для него существовали только шахтёры, их слова и мысли.

Ренике получил в этот день много подарков. Среди них была крошечная вагонетка, наполненная блестящим, похожим на чёрное стекло углём. На вагонетке было написано «280 %» и стояла дата.

Тут же, на митинге, было объявлено, сколько сегодня заработал Ренике. Прогрессивная оплата труда уже вступила в силу, и оказалось, что Ренике причитается солидная сумма.

А когда окончился митинг и Альфред Ренике, счастливый, вернулся домой, жена встретила его поцелуями. Она уже всё знала: в посёлке новости распространяются быстро.

В тот вечер Болер признался соседу.

— Вы знаете, когда-то мне казалось, что я знаю немецких рабочих. На самом же деле ничего я о них не знаю. Мне надо учиться заново.

— Да вы отстали, сидя в своём кабинете, — согласился Макс Дальгов. — Придётся вам догонять: люди в советской зоне быстро меняются.

К Эдит Гартман пришёл бургомистр города Дорнау. Лицо Лекса Михаэлиса было торжественно и важно. Он собирался объявить актрисе новость государственного значения.

Эдит удивилась приходу бургомистра, но встретила его приветливо и пригласила присесть.

Михаэлис поблагодарил, однако не сел, и Эдит даже немного встревожилась.