— Жанна Роже, номер триста восемнадцать, подойди сюда, — повысила голос Мари-Клэр.

Жанна вздрогнула и медленно подошла к надсмотрщице.

Мари-Клэр придирчиво осмотрела её с ног до головы и пожала плечами: странно, — что хорошего находит в этой черноволосой француженке господин капитан?

— Сейчас же приведи себя в порядок и иди к господину капитану.

— Опять?

— Да. Немедленно.

— Мне легче пойти на виселицу…

— Перед тем как пойти на виселицу, ты пойдёшь к господину Крамеру.

— Я не пойду.

Уже не впервые зовёт к себе эту девушку капитан Крамер, и всегда она сопротивляется перед тем, как пойти. Но сегодня удивительно нервное настроение в лагере, и всего можно ожидать. «Значит, — думает Мари-Клэр, — надо быть немного ласковее, чтобы улеглось возбуждение, чтобы всё пришло в норму».

— Не будь упрямой, моя красавица. Ты была у него не раз и ещё не раз будешь. Терять тебе нечего.

— Я не пойду, — упрямо повторила Жанна.

Мари-Клэр усмехнулась:

— Ну что ж, тогда мне придётся вот этим самым хлыстом немножко пощекотать тебя. Были уже случаи, когда сам господин капитан оставался доволен моей работой. Вспомни день, когда он впервые пригласил тебя. Иди.

Жанна вызывающе посмотрела на надсмотрщицу.

— Вам не стыдно смотреть мне в глаза, Мари-Клэр?

— Стыдно? Мне? — искренне удивилась надсмотрщица.

— Да, вам. Подумайте только: швейцарская журналистка, демократический деятель, посылает французскую девушку в постель к немцу и ещё угрожает ей хлыстом!

— Ах, вот ты о чём, — спокойно сказала Мари-Клэр. — Нет, это меня не волнует. В жизни каждый должен добиваться своего счастья, и никакой путь здесь не страшен. За своё счастье, за свою жизнь я могу послать тебя не только в постель к Крамеру, а даже на виселицу. А слова о демократии оставь при себе, это сейчас не модно. Ты француженка и должна хорошо знать, что такое мода. Победителей не судят.

— Вы ещё не победитель, Мари-Клэр! Вы просто подлое, отвратительное животное! — почти истерически крикнула Жанна. — Последняя проститутка в сто раз лучше вас…

Жанна знала, что, так или иначе, к капитану придётся итти, — она рисковала жизнью, сопротивляясь, но уже ничего не могла поделать с собой.

Мари-Клэр резко взмахнула хлыстом, но тут же сдержала себя.

— Твоё счастье, красавица, — сказала она, — что господин капитан может случайно увидеть твою спинку. Я охотно записала б на ней твои слова хлыстом. Довольно разговаривать! Иди!

В глазах Жанны погас огонь, она поникла и, казалось, даже стала ниже ростом. И пошла, медленно переставляя ноги.

Мари-Клэр ещё раз обошла лагерь. Женщины ходили поодиночке и парами, мрачные, молчаливые. В лагере был полный порядок. Мари-Клэр вышла за ограду.

В это время за самым дальним бараком, у колючей проволоки, медленно ходили две девушки. Они тихо разговаривали. У Джен Кросби и Гильды Иенсен было много общего. Они научились понимать друг друга почти без слов, по одному движению губ.

Девушки слышали весь разговор Мари-Клэр с Жанной и были ещё под его впечатлением.

— Неужели она действительно была журналисткой? — искренне удивлялась Джен.

— Была, — ответила Гильда. — Это грустная история. Я уже не впервые вижу такое в лагерях…

Гильда вдруг прислушалась: где-то далеко за песчаными просторами послышался свисток, затем несколько выстрелов, автоматная очередь. Джен побледнела.

— Что это такое? — спросила она.

— Не знаю, — ответила норвежка. — Возможно, расстреляли кого-то.

— Вы так спокойно об этом говорите! — нервно поёжилась Джен.

— Я уже ко всему привыкла.

— А я за полгода никак не могу привыкнуть. Я не знаю, за что меня перевели сюда из другого лагеря. Мне тут очень страшно. Здесь я вижу, какой дешёвой стала жизнь. Господи, что будет со всеми нами?..

Опять где-то далеко прозвучали выстрелы.

Над лагерем пролетели самолёты, на их крыльях были видны белые американские звёзды. Джен проводила их тоскующим взглядом.

— Как много самолётов!

— Да, сегодня почему-то их много.

Они опять помолчали, прислушиваясь.

— Вы знаете, я очень боюсь за этих советских девушек, — прошептала Джен. — Таня мне сразу понравилась. И мне кажется, что там, за песками, происходит что-то ужасное.

— Здесь всё ужасно, — ответила Гильда. — А этим русским девушкам я могу только завидовать. Я очень жалею, что не попыталась убежать вместе с ними. Они смелые. Они уже дважды бежали. Теперь если их поймают, то уже наверняка не помилуют, я это хорошо знаю. Из Дюбуа-Каре никто не может убежать. И всё-таки я им завидую. Завидую их смелости, стремлению к жизни, к борьбе. А у меня как-то ослабели нервы, — ведь я здесь с того времени, как Гитлер вторгся в Норвегию. Я тоже пыталась бунтовать, потом смирилась. И сейчас, наверное, как и Жанна, способна только на минутные бури.