Люба Соколова устроилась в кресле, в котором днём восседал сам господин Зигфрид Горн, слушатели расселись вокруг стола, и чтение началось.

Эдит не могла бы точно определить, когда она забыла об этой скучной комнате с невзрачным письменным столом, шкафами, стульями, телефоном, о Штельмахере, сидевшем перед ней, о переглядывающихся Пичмане и Янике. Она перенеслась в необыкновенный, невиданный ею мир, где всё было увлекающе интересно, романтично. Будто подвели её к огромному окну и раздвинули тёмную штору. В маленькой комнате магистрата заплескалось море, и матросы — люди беззаветной отваги — прошли перед Эдит Гартман, и женщина-комиссар появилась перед ней, всех подчиняя своей железной воле, воле партии…

Чтение закончилось. Будто опять сомкнулся тяжёлый занавес, отдёрнутый по приказу неведомого чародея. Эдит Гартман снова очутилась в кабинете господина Горна.

Несколько секунд в комнате дарило молчание, потом прозвучали аплодисменты.

— Браво! Бесподобно! Чудесно! — наперебой восклицали Пичман, Янике и Штельмахер.

В хоре дружных возгласов ликования не слышно было только голоса Эдит Гартман. Когда первые восторги немного утихли, Штельмахер сказал:

— Шекспировские образы, мужественные характеры, они пробудили во мне чудесные воспоминания о лучших традициях героического театра! Я завидую актёрам, которые будут играть эту пьесу!

— Германия ещё никогда не видела ничего подобного! — подхватил Пичман. — Эта пьеса — новое слово в драматургии, шаг в неизведанное, полёт в высоту, в недосягаемую высоту!

— Я поражена, — сладко пела Янике. — Я опытная актриса, знаю тысячи пьес, сыграла сотни ролей, а сейчас едва сдерживала слёзы. Эта драма восхитительна! Она неповторима!

— Счастлив театр, который имеет в своём репертуаре такие пьесы! — объявил Штельмахер. — Мы ещё долго будем только мечтать о чём-либо подобном.

— Зачем же мечтать? — спросила Люба, смутно уже чувствуя что-то неладное. — Мы собрались здесь именно для того, чтобы обсудить, как эту пьесу поставить. Если театр хочет рассказать немецкому народу правду о Советском Союзе, то это будет неплохим началом, и всё зависит только от вас.

— Вы правы, но я чувствую себя так, словно должна сразу решить судьбу самого замечательного произведения мировой драматургии, — пропищала Янике.

— Да, стоя у подножия горы, никогда правильно не определишь её высоту, — глядя куда-то в пространство, медленно произнёс Пичман. — Мы сейчас не в состоянии рассуждать трезво…

Штельмахер вдруг поднялся со стула и широко развёл руками.

— Мои чувства взбудоражены, — заявил он. — Я должен остаться наедине, ещё раз продумать все особенности этого необыкновенного произведения, вникнуть в каждый характер, в каждую роль. Я очень благодарен вам, фрау капитан, за огромное эстетическое наслаждение.

Он поклонился, перегнувшись пополам, и быстро, будто сдерживая слёзы, а возможно, и смех, вышел.

Тут с места вскочила Янике, и снова медовый голосок её нагло прозвучал в комнате:

— Я сегодня же расскажу всему городу, нет, всему свету о колоссальном впечатлении от нашей встречи. Спешу, спешу обрадовать родственников и соседей!..

Даже не простясь, только скривив в усмешке свои тонкие губы, она вышла следом за Штельмахером. Настала очередь Пичмана.

— Марта Янике правильнее всех передала наш восторг, — всё ещё с трудом, словно не оправившись от потрясения, сказал он. — Мои друзья не знают ещё о пережитом мною наслаждении, и я должен поделиться с ними своей радостью.

Он низко поклонился, блеснув лысиной, и исчез.

Люба Соколова встала, посмотрела на лежащую перед ней рукопись и снова села. Она поняла всё и, возмущённая до глубины души, совсем забыла о присутствии Эдит Гартман.

— Так, всё ясно… — сказала она про себя.

— Я думаю, вы не всё поняли, фрау капитан, — раздался вдруг глубокий, грудной голос Эдит Гартман.

Люба вздрогнула от неожиданности.

— Ах, это вы! — сказала она. — А почему, собственно говоря, вы не последовали за ними?

— Может быть, потому, что мне действительно понравилась пьеса. Матросы, женщина-комиссар, удивительное ощущение свободы — всё это на самом деле волнует.

— Да, да, после чего весьма кстати будет сказать, что вам необходимо поделиться своим восторгом с друзьями.

— Нет, уйти я всегда успею. Я не собираюсь играть в этой пьесе и говорю с вами совершенно откровенно. Эти людишки — вовсе не артисты. Вы, очевидно, этого не знали. Когда-то они пробовали играть на сцене, но у них ничего не вышло.