Они вошли в просторный холл и остановились. Высокие дубовые двери вели в столовую и гостиную, крутая, но изящная лестница как бы приглашала на второй этаж. Судя по всему, в этом доме было не меньше десяти-двенадцати комнат.

— Я и не знал, что ты здесь живёшь, — не скрывая недоумения, произнёс Грингель. — Давно?

— А вы хотите меня выселить? — встревожился Мюллер.

— Нет, нет, — ответил Михаэлис. — Об этом не беспокойтесь. Мы пришли сюда с прямо противоположными намерениями. — И он снова окинул взглядом помещение. — А скажите, у вас большая семья?

— Жена и я.

— А кто ещё здесь живёт?

— Больше никого… Мы вдвоём… Но я сюда больше никого и не впущу! — сразу перешёл в наступление. Мюллер. — Я этот дом не самовольно занял, я тут по праву живу, у меня даже документы есть.

И он проворно подбежал к какому-то затейливому столику, порылся в ящике и принёс бумагу, из которой явствовало, что тётка господина Вальдгаузена поручает господину Мюллеру охрану дома на всё время отсутствия владельцев.

— Значит, охраняете… — неторопливо произнёс Михаэлис, возвращая бумагу, и ещё раз обвёл глазами просторный холл.

— Да…

— Вот и хорошо, — невозмутимо продолжал бургомистр. — Вам даже легче будет справиться с этими обязанностями, если у вас появится помощник. Для этого мы и переселим сюда из развалин ещё две-три семьи. Тоже от вас, с «Мерседеса», — обратился он уже к Грингелю.

— Вы не имеете права! — крикнул Мюллер. — Я рабочий, я всю жизнь мечтал пожить как следует, и вот теперь, когда мечта моя осуществилась, вы пришли сюда, чтобы всё испортить…

— Удивляешь ты меня, Мюллер, — рассудительно заметил Грингель. — Твои товарищи живут в подвалах, ютятся по углам. Ты бы мог и о них подумать. Ведь они тоже рабочие.

— А почему я должен о них думать? Пусть они сами устраиваются. В кои то века мне повезло, а вы…

— Теперь никто не будет ждать, пока ему повезёт, — подчеркнул Михаэлис. — В городе есть магистрат, и мы действуем от его имени. А в этом доме хватит места и для других. Ещё две семьи не так уж вас стеснят. Пусть в вашем саду резвятся дети, которые сейчас играют на пустырях. Здесь можно будет устроить даже спортивную площадку для молодёжи. Мы обязаны уже сейчас подумать о нашей смене. А что касается бывшего хозяина, то можете его не ждать. Он не вернётся. Разве что уж очень затоскует по петле.

Мюллер увял. Он понял, что придётся покориться и впустить сюда ещё кого-нибудь. А ведь он так хорошо устроился в доме Вальдгаузена, так явственно ощутил прелесть роскошной жизни. Бывали минуты, когда ему казалось, что он и в самом деле несказанно богат… Одним словом, быть Вальдгаузеиом ему очень нравилось.

Грингель понял это, но больше ничего не сказал и только укоризненно взглянул на недавнего соседа по станку, словно не узнавая его.

Когда они вышли из дома, попрощавшись с огорчённым, но уже смирившимся Мюллером, Грингель задумчиво произнёс:

— Смотри, Михаэлис, как всё-таки сильны предрассудки в людях. Этот Мюллер… Я же его давно знаю. Старый рабочий, и руки у него хорошие. А ведь очень хотел бы почувствовать себя капиталистом. Видно, эти господа, прежние социал-демократы, да и теперешние тоже, немало потрудились, чтобы вытравить из этого токаря его классовое самосознание.

— Да, с этим мы ещё не раз столкнёмся, — ответил Лекс. — Что и говорить, тяжёлое нам досталось наследство… Труднее всего понять, как они сумели лишить такого Мюллера чувства солидарности. Ведь он не о родине, не о товарищах, а только о собственном благополучии думает. Но ничего, ничего, постепенно мы и это преодолеем… — И, нажимая кнопку у следующей калитки, он добавил: — А жильё здесь ещё найдётся, для многих хватит.

Этот дом вообще пустовал. А в другом старуха-судомойка сказала, что хозяева, никому ничего не сказав, исчезли и, конечно, будет очень хорошо, если кто-нибудь поселится внизу, лишь бы её верхнюю комнатку не трогали.

— Веселее будет, а то уж очень здесь пустынно, — заключила она.

Грингель с Михаэлисом до самой темноты осматривали особняки на Альбертштрассе.

— Вот уже процентов двадцать бездомных и определили, — говорил вечером Михаэлис, сводя воедино все свои записи.

— Что это вы за обследование вчера проводили? — спросил Чайка, когда на другой день бургомистр появился в его кабинете.

— А вы уже знаете? — удивился Михаэлис.

— Мне, как коменданту, полагается знать всё, что происходит в городе, — улыбнулся полковник. — Но эту новость узнать было нетрудно, на вас уже жаловались.

— Мюллер?

— Да, он.

— Каковы же будут последствия его жалобы?

— Думаю, что ему всё-таки придётся потесниться в своих двенадцати комнатах. А затеяли вы, товарищ Михаэлис, очень хорошее, справедливое и нужное дело. Я рад, что вы взялись за него сами. Действуйте смело и решительно. Трудящиеся имеют все права на то, чтобы жить в человеческих условиях. И раз уж вы это дело начали, вы его и продолжайте. А ко мне обращайтесь только в случае каких-либо недоразумений.