— Почему это вас так трогает? — удивился Эрих. — Вашу землю мы поделили, что ли?

— Убийцы, бандиты, варвары! — уже ничего не сознавая, кричала Гильда. — Как я вас всех ненавижу! Придёт время — и вы заплатите за каждый сантиметр этой земли, за каждую каплю молока от этих коров!..

Эрих встал, заложил руки за спину, немного наклонил голову и исподлобья посмотрел на Гильду:

— Ах, вот оно что! Так запомните, что эту землю у

Эриха Лешнера и ещё у миллионов таких же, как он, можно отнять только вместе с их сердцем. Гитлер всё кричал, что я человек высшей расы, а я целый день копался в навозе, не разгибая спины, работал на барина и потом ещё за его интересы пошёл под пули. Вот эта рука отдана за вас!.. А пришли русские — и мы узнали, что такое жизнь. Я получил свой надел и действительно стал человеком, а не тупоголовым дурнем, которому приказывали завоевать весь мир. Вот теперь и скажите, можно ли отнять у меня эту землю, даже если советские войска уйдут отсюда?

— Да это же настоящий большевик, фанатик! — развёл руками Штельмахер.

— А, и вам тоже не нравятся мои речи! — не унимался Лешнер. — Да кто вы такие будете? Эдит, почему эти люди у тебя? Смотри, Эдит, они могут укусить! Я таких знаю…

— Над нами тут издеваются, фрау Ранке, — встал в позу оскорблённого достоинства Штельмахер.

Криста Ранке вспомнила, что она хозяйка, и напала на Лешнера:

— Эрих, немедленно проси прощения! Господин Штельмахер и фрейлейн Фукс — наши гости…

— А… фрейлейн Фукс! — рассмеялся Лешнер. — Так бы сразу и сказали. Значит, это вашу землю я делил между вашими батраками. Приезжайте посмотреть, кто её сейчас пашет.

— Мы уходим отсюда, — гордо заявил Штельмахер. — Я надеюсь, фрау Ранке сделает нужные выводы и попросит у нас извинения письмом или через газеты, как это и принято у приличных людей. Идёмте, фрейлейн Фукс.

Эдит сделала нерешительное движение.

— Не бойся, Эдит, — сказал Лешнер. — Пусть себе идут на здоровье.

— Эрих, сейчас же проси извинения, — настаивала старуха.

— Чёрта с два!

— Не надо ругаться, Эрих, — сказала Эдит.

— Но уж извиняться я тоже не намерен.

— Это — твоё дело.

— Мы уходим, фрау Ранке, — опять торжественно объявил Штельмахер. — До свидания, фрау Гартман. Постарайтесь в следующий раз не преподносить нам подобных сюрпризов. — И он двинулся вслед за Гильдой, стараясь всем своим видом показать полное равнодушие к существованию Эриха Лешнера.

Старуха вышла их проводить.

Некоторое время Лешнер молчал, затем снова вернулся к оставленной теме:

— Зачем эти господа вертятся около тебя, Эдит? Они способны затянуть в такое болото, из которого потом не выберешься.

— Ничего, Эрих, я сама хорошо вижу, где опасность. Они приходили уговорить меня играть в антисоветской пьесе.

— Надеюсь, ты отказалась?

— Да.

— Правильно, Эдит!

В эту минуту вернулась фрау Ранке.

— Эрих, ты стал совершенным невежей! — раздражённо начала она. — Что сказала бы твоя покойная мать?

— Она сказала бы: браво, Эрих! Гони отсюда в шею всех этих Фуксов и Штельмахеров.

— Ты неисправим! — ужаснулась старуха.

— А меня и не надо исправлять!

Резкий автомобильный сигнал послышался на улице, и Лешнер засуетился:

— За мной приехали. Это наши парни из деревни. Я тебе скажу, Эдит, нам совсем ещё не так хорошо, как может показаться. Весна выдалась трудная. Мы уже и комитет взаимопомощи организовали. А всё-таки трудно. Непривычная это для нас штука — по-новому жизнь строить.

— Да, Эрих, это трудно, — подумав о себе, согласилась Эдит.

На улице снова прозвучал автомобильный гудок.

— Ну, надо идти. До свидания, тётя Криста. Скоро я вам ещё чего-нибудь привезу в подарок. До свидания, Эдит. Голову выше! Наша берёт!

Улыбнувшись на прощанье, он быстро вышел. Фрау Ранке пошла закрыть за ним дверь. Эдит всё ещё сидела в своём кресле, когда мать вернулась с конвертом в руках.

— Посмотри, Эдит, — сказала она. — Нам письмо. Странно, когда же его принесли? Ведь я уже выходила, и в ящике было пусто.

Эдит спокойно взяла белый конверт, разорвала его, вынула листок бумаги и словно онемела.

— Что там? — заволновалась фрау Ранке.

— Не волнуйся, мама, это всё пустяки, изменившимся голосом сказала Эдит.

Старуха вырвала бумагу из рук дочери.

«В день премьеры вы умрёте», — прочитала она и тут же вскрикнула тонко и пронзительно.

— Тише, мама, — пыталась успокоить её Эдит. — Ты заперла дверь?

Теперь опасность мерещилась им в каждом углу, в каждом шорохе.