Альмилира, сидя, потянулась, прогнулась, непроизвольно (или как раз специально) выпятив свою грудь совершенной формы. Потом резко выдохнула и деловито сказала:

– Ну ладно, чего мы все о политике, да о политике. Давай хоть на природу посмотрим, полюбуемся.

Она стала вставать, машинально протянув мне руку. Я столь же машинально подал свою и помог даме подняться. В момент касания по мне словно волна приятного холодка пробежала от пяток до макушки, потом холодок сменился жаром, побежавшим вниз и застрявшим на уровне… той головы, которой ни в коем случае не следует доверять управление телом.

Альмилиру словно мощной магией притянуло ко мне. Мы стиснули друг друга в объятиях так, будто расцепиться – это погибнуть ужасной смертью на радость злых сил. Дальнейшее потом всплывало в памяти несвязными фрагментами, каждый из которых остро напоминал о пережитом, буквально неземном, наслаждении. Сколь раз я достиг бурной разрядки – не помню. Не считал. Сколько раз Альмилира… точно больше, чем я, а сколько именно, даже не представляю. Мы отдыхали потом снова сцеплялись, как два голодных тигра. Единственно, косулями на пиру хищников мы друг для друга представали по-очереди. До полного изнеможения дошли тоже практически одновременно.

– Ох… Ра-а-а-ад!!.. Как же… было… хорошо-о-о-о-о!.. А тебе? – бессильно откинувшись на шелковистую траву и бурно дыша спросила невеста.

– Ва…аха..ва-ах…схити…тельно! – дыша словно астматик перед смертью, честно ответил я.

– Ну вот… а ты жениться на… мне… не… хотел!

– Так… я по-прежнему… не собираюсь…

Я услышал глубокий-глубокий, со всхлипом, вздох. Увидел круглые от бешеной ярости глаза девушки:

– Ах, ты к-коб-бель!! – почувствовал яростный толчок в бок и… рухнул на что-то твердое.

Я сидел на полу, куда свалился с кровати, в спальне квартиры Олевара и никак не мог отдышаться. В предрассветных сумерках мое ложе выглядело так, будто стая бешеных от голода обезьян делали на нем последний банан. Но что меня поразило больше всего – на простынях не было ни капли спермы. Что такое подростковые поллюции мне пришлось узнать в свое время, когда я утром краснее рака, искупавшегося в крутом кипятке, бежал к корыту застирывать последствия. Здесь же практически ни-че-го, хотя организм однозначно извещал – на новые постельные подвиги он не способен категорически. Десяток самых умелых и красивых жриц любви могут попытаться применить на мне все свое искусство – ничего-то у них не получится.

И что это было? Как назвать такой сон? Кошмаром? Или нирваной?

Диалог – наверняка можно отнести к кошмарам. Сплошной бред – ты меня любишь? А ее? Любишь? А ту черненькую (зелененькую, светленькую)? Любишь! И вывод – ка-а-а-абе-е-е-ель!

Зато финальную часть… хм… ну никак не кошмар. Такое и в реальности я не прочь бы пережить. Тем более, в отличие от тех снов, где Альмилира мне приказывала записываться в рабы, в этом – приказывал я. Как приговаривал один мой приятель: «Что бы ты ни говорила, а все равно я буду сверху!». Надо признать, что иногда, конечно, и Альмилира была сверху, но… с моего позволения…

Я посмотрел на постель и… решил больше не ложиться. Второго такого сна я, боюсь, пережить бы не смог. Да и вообще, больше в эту кровать я не лягу. На коврике в коридоре, на кухне, да хоть в туалете, где угодно буду спать или не спать вовсе, но только не на этом траходроме. Во всяком случае три дня точно… а потом можно и повторить.

Слоистый рассветный туман серым полупрозрачным покрывалом поднимался над идеально круглой поляной в глубине Великого леса Вильдории, скрывая до времени бриллианты росы на шелковистой, словно идеально подстриженной, траве и цветах. Вокруг плотной стеной сплетались ветви колючих кустарников и деревьев, а по периметру росли необычные, красивые цветы, формой напоминающие лилии, однако огромных, просто гигантских, размеров. Всего их было пять. К этому моменту четыре из них повернулись бутоном в сторону поляны и начали медленно, словно нехотя, раскрываться, одновременно меняя форму.

Внутри раскрывающихся бутонов, как в удобных гамаках, возлежали женщины. Наконец цветы завершили трансформацию и преобразовались в своеобразные кресла. Женщины зашевелились, пробуждаясь от транса, стали потягиваться и разминаться.

– Т-твою ж Вел-ликую М-ма-а-а-ать! – прохрипела, почти прокаркала, одна из них. – Ка-а-а-ак она, нах, развела нас, девочки, нах! Как новобранцев, нах! Я ей, сапаратамбуркилопожоре, припомню, нах!!

– Ага! – поддержала ее другая и тоненьким голоском передразнила: – «Девочки, всего лишь продление метки на три года. Она его коснется и все! Дайте только время, а то во время призыва он убегал от нее, как от бешеной собаки. Коснется и все!».

– Вот-вот, – подхватила первая. – Точняк, Мать, Хранитель торговли и внешних связей. Коснулась, нах! Так, нах, коснулась… чтоб я так касалась мужиков каждую ночь, нах!

Не всем на поляне нравилось слушать из уст утонченно красивой эльфийки подобные выражения.

– Мать, Хранитель воинов, соблаговолите оставить казарменные выражения. Уши круглеют! Где вы их набрались? У орков, что ли? – поморщилась Мать, Хранитель науки и культуры.

– А что орки, нах? Бравые ребята. Говорят, нах, что думают, и не сюсюкают. А ты что же, не веришь, нах, что Варраика, Великая Мать, нас подставила, нах?