Жуков констатирует: «Складывалась парадоксальная ситуация. С одной стороны, все члены ЦК дружно проголосовали за проект конституции, но с другой — никто из них не выступил открыто в ее поддержку, что стало больше и больше напоминать откровенный саботаж. Группе Сталина пришлось срочно оценить серьезность ситуации, в которой она оказалась, и выработать ответные меры, соответствующие навязываемым правилам игры».

Отказ партийных руководителей публично одобрить проект Конституции означал молчаливое несогласие с политикой правительства. Это было чревато острейшим политическим кризисом и возможностью открытого выступления против власти. В этих условиях Сталин и его сторонники в Политбюро решили прибегнуть к запугиванию недовольных. С этой целью были приняты срочные меры для организации показательного процесса, и может быть, и не единственного. Очевидно, было решено использовать плохо подтвержденные следствием подозрения относительно готовившихся терактов, возникших после «кремлевского дела», а также пожертвовать теми лидерами оппозиции, которые окончательно себя дискредитировали публичными покаяниями и самообвинениями в подрывной, антигосударственной деятельности. К этому времени наиболее дискредитированными были Зиновьев и Каменев, уже пребывавшие в заключении по обвинению в косвенной причастности к убийству Кирова. Так, в ответ на сопротивление партийных руководителей Конституции Сталин и его соратники в Политбюро, вопреки своему курсу, возвращались к репрессиям.

Этот поворот произошел через неделю после публикации в «Правде» статьи Л. П. Берия. Жуков писал: «Уже 19 июня, несомненно по указанию свыше, Ягода и Вышинский продолжили работу „по немедленному выявлению и полнейшему разгрому“ троцкистских сил, приостановленную в конце марта. Подготовили и представили на утверждение Политбюро список наиболее опасных, по их мнению, троцкистов, включавший 82 фамилии, которым можно было бы предъявить обвинение в подготовке террористических актов».

После убийства Кирова о возможности новых терактов не раз говорили в НКВД и руководстве страны. Для этого были известные основания. Много позже в своих воспоминаниях бывший сотрудник секретариата Троцкого Ф. Зеллер (он был потомственным масоном и через пару десятков лет возглавил масонскую организацию Франции) писал о своем посещении СССР осенью 1935 года. Вернувшись из СССР, Зеллер сначала поехал в Норвегию, где в это время жил Троцкий, а затем направился в Париж, где представил секретариату IV Интернационала предложение об организации убийства Сталина. Поэтому скорее всего его предложение было согласовано с Троцким. Хотя секретариат IV Интернационала отверг это предложение, отказ его единомышленников из других троцкистских группировок вряд ли остановил бы Троцкого. Активная роль Зеллера в разработке этого предложения позволяет предположить, что в организации теракта против Сталина Троцкий опирался и на поддержку представителей международного масонства.

Ф. Зеллер не сообщал, с кем он встречался в СССР, выясняя возможность совершить теракт. Но нетрудно предположить, что он мог повидать некоторых бывших троцкистов. Также не исключено, что встречи Зеллера, его беседы находились под контролем органов НКВД, которые имели своих агентов в окружении Троцкого. Людей, встречавшихся с Зеллером в СССР, могли затем обвинить в подготовке покушения на Сталина и других советских руководителей.

Заявления о намерении убить Сталина и других руководителей партии делали и подследственные по «кремлевскому делу» в 1935 году. Так как среди обвиняемых по этому делу проходил брат Каменева и жена этого брата, то следователи утверждали, что Лев Каменев знал про эти планы и даже был причастен к их разработке. Поэтому, как писал Жуков, Ягода и Вышинский «поставили вопрос о необходимости повторного процесса по делу Зиновьева и Каменева». Жуков утверждал, что «узкое руководство, скорее всего, учитывая ход обсуждения конституции, решило не распылять силы и нанести окончательный по возможности удар одновременно по Троцкому, а также по сторонникам и Троцкого, и Зиновьева. Но чтобы упростить решение задачи, сделать главными обвиняемыми тех, кто уже находился в заключении, отбывая срок, полученный год назад. Так, несомненно, зародилась идея заявить о якобы раскрытом очередном „антисоветском центре“, на этот раз — „объединенном троцкистско-зиновьевском“, обращенным в равной степени к политическим силам как внутри Советского Союза, так и демократических стран Запада. Это должно было еще раз продемонстрировать решительный и окончательный отказ от старого курса, который ориентировался прежде всего на мировую революцию, для Лондона и Парижа связывался с „рукой Москвы“, то есть с экспортом революции, что для всех олицетворялось двумя именами — Троцкого и Зиновьева».

29 июля Политбюро направило «обкомам, крайкомам, ЦК нацком-партий, горкомам, райкомам» партии «закрытое письмо ЦК ВКП(б)» «О террористической деятельности троцкистско-зиновьевского контрреволюционного блока». В письме сообщалось о «новых материалах НКВД, полученных в 1936 году» и объявлялось, что «Зиновьев и Каменев были не только вдохновителями террористической деятельности против вождей нашей партии и правительства, но и авторами прямых указаний как об убийстве С. М. Кирова, так и готовившихся покушений на других руководителей нашей партии, и в первую очередь на т. Сталина. Равным образом считается теперь установленным, что зиновьевцы проводили свою террористическую практику в прямом блоке с Троцким и троцкистами».

В письме приводились многочисленные выдержки из протоколов допросов Г. Е. Зиновьева, Л. Б. Каменева, а также бывших сторонников Зиновьева — И. П. Бакаева, Г. Е. Евдокимова и троцкистов — И. Н. Смирнова, С. В. Мрачковского, В. А. Тер-Ваганяна. Эти выписки содержали признательные показания относительно создания заговорщического центра и подготовки ими террористических актов.

В «выводах», венчавших «письмо», осуждались различные проявления «отсутствия большевистской бдительности» со стороны ряда членов партии и парторганизаций. Авторы письма неоднократно указывали на необходимость «всемерного повышения большевистской революционной бдительности» и говорили, что «все парторганизации, все члены партии должны понять, что бдительность коммунистов необходима на любом участке и во всякой обстановке. Неотъемлемым качеством каждого большевика в настоящих условиях должно быть умение распознавать врага партии, как бы хорошо он ни был замаскирован».

Через две недели, 15 августа, в печати было опубликовано сообщение «В прокуратуре СССР» о «раскрытии» «террористических троцкистско-зиновьевских групп», которые действовали «по прямым указаниям» Троцкого.

А через четыре дня в Москве открылся судебный процесс над 16 подсудимыми. Помимо лиц, упомянутых в «Письме ЦК», на скамье подсудимых были заместитель директора челябинского завода «Магнезит» Е. А. Дрейцер, заведующий секретариата председателя ИККИ Р. В. Пикель, бывший замнаркома земледелия СССР И. И. Рейнгольд, бывший сотрудник наркомвнешторга Э. С. Гольцман. Там же были политэмигранты из Германии — Фриц Давид, В. П. Ольберг, К. Б. Берман-Юрин, М. И. Лурье, Н. Л. Лурье. Государственным обвинителем являлся прокурор СССР А. Я. Вышинский.

Утверждалось, что все подсудимые были членами созданного в 1932 году подпольного «объединенного» троцкистско-зиновьевского центра. Огульные обвинения в чудовищных преступлениях, выдвинутые следователями НКВД, вряд ли отражали реальную вину подсудимых. Однако огульная реабилитация 1988 года скрыла реальную их вину. Как отмечал исследователь событий 1937 года Александр Елисеев, «подсудимые много рассказали о своих подлинных и мнимых прегрешениях, создавая весьма эффектную амальгаму».

Правда, порой «амальгама» из реальных фактов и фабрикаций рассыпалась. Так, после заявления подсудимого Гольцмана о том, что он встречался с сыном Троцкого — Львом Седовым в копенгагенском отеле «Бристоль», Социал-демократическая партия Дании опубликовала заявление, в котором указывалось, что данный отель был снесен в 1917 году. Когда же в советской печати было сообщено, что встреча состоялась в 1932 году в кафе «Бристоль», расположенном около снесенного отеля, выяснилось, что в этот день Седов сдавал экзамен в Высшей технической школе в Берлине.

Из подсудимых лишь И. Н. Смирнов не признал себя виновным. Доверию самообвинениям ведущих подсудимых способствовало то обстоятельство, что их речи в зале суда перекликались со сравнительно недавними выступлениями Зиновьева и Каменева на съезде партии, в которых они обвиняли себя в измене, предательстве интересов рабочего класса, клеймили себя последними словами, объявляя себя «политическими трупами». Теперь на процессе Зиновьев заявлял: «Мой ущербный большевизм превратился в антибольшевизм, а благодаря троцкизму я дошел до фашизма… Мы заняли место меньшевиков, эсеров и белогвардейцев, которые не могли открыто выступить в нашей стране». Каменев заявлял: «Случайно ли, что рядом со мной и Зиновьевым… сидят эмиссары зарубежных секретных политических ведомств, люди с фальшивыми паспортами, с сомнительными биографиями и несомненными связями с Гитлером, с гестапо? Нет! Это не случайно».