От испуга Ване становится жарко. Он смотрит на свои восьмерки и еле удерживается от слез. Ведь он был уверен, что они такие замечательные, а они взяли да и вылезли из клеточек. Как попало вылезли. Так он и знал: что-нибудь у него не получится!

На перемене Ваня тоскливо сидит на камне в школьном дворе. К концу перемены успокаивается. Тем более что сейчас будет чтение. Это легкое. Ваню вызывают прочесть с места. Сколько раз ему твердили, чтобы он не шептал себе под нос, и Ваня решает во что бы то ни стало ответить как следует. Набрав побольше воздуху, он выкрикивает на весь класс:

— Но-ша! Но-ши! Ла-pa!

Галина Ивановна смотрит на него с удивлением:

— Нельзя ли потише?

«Можно», — хочет сказать Ваня, но не успевает: едва не прикусив язык, он летит на пол. Вот зазевался, не остерегся и дал Сережке себя столкнуть.

— Сережа Богданов, встань в угол! — приказывает учительница.

Ваня усаживается свободно — на всей парте один. Но это его не радует. Он позевывает. Как всегда на последнем уроке, руки и ноги у него становятся какими-то ватными. Отдаленно слышится голос Тани Деревянко. Она читает:

— Ла-ра нашла ма-ли-ну!..

«Малина уже кончилась, — рассеянно думает Ваня. — Редко-редко ягодку найдешь. Повезло этой Ларе».

А через десять минут сонную одурь как рукой снимает. Ребята опрометью вырываются из дверей школы. Скачут как козлята. Виталик лает по-щенячьи, Сережка мяукает, Вова Соловей издает горлом странные звуки и говорит:

— Я акула!

— Значит, тебя услышали через аппарат! — звонко кричит Ваня. — Так просто, человеческим ухом рыбьи голоса не слышно, а через аппарат можно. Звуки высокой частоты.

Ребята обступают Ваню, слушают внимательно. Сережка Богданов становится вплотную возле Ваниного локтя, но не толкается, а заглядывает Ване в рот.

Услышала бы сейчас мама Ванин голос, так опять сказала бы про «пронзительный тембр».

— Столько всяких аппаратов уже придумали! А что? Очень просто, что скоро придумают аппаратик, и мы услышим, как розы песни поют. А чего же?

— Вот пойдем на плантацию роз да наслушаемся песен, верно, Ваня? — говорит Сережа Богданов.

— А у мамы в оранжереях все церапегии вудди вдруг засвищут. Вот так! — Ваня свистит, верещит и припускается вскачь. Ватага ребят за ним. Из школы их не возят: с горы бегу минут пятнадцать до самых нижних домов.

Дорога вьется между домиками, прилепившимися к уступам горы. Если глянуть на гору сверху, то это каскад из каменных лестничек, красных черепичных крыш, зеленых, желтых, оранжевых фруктовых деревец. Все это освещено солнцем, блестит и сияет. Ваня скачет с камня на камень, пробегает дворики, карабкается по высоким ступенькам. Все в нем ликует. Он беззаботен и счастлив.

В одном дворе висят качели. Можно ли не покачаться? И ребята качаются с визгом и смехом до тех пор, пока на крыльцо не выскакивает разъяренная тетка.

— Погибели на вас нет! — кричит тетка. — Вся школа пока не перекачается, хоть в гроб ложись! Уши лопаются! А ну, геть со двора! Сейчас возьму веник да обломаю об ваши бока!

Как стая вспугнутых скворцов, ребята вылетают из дворика и мчатся дальше. Кусты ажины. Через минуту у всех черные рты. Терн, шелковица, поднятый с земли и торопливо расколотый камнем миндаль, упавший через забор перезрелый персик — все жуется, глотается, все кажется на диво вкусным.

Ниже поселка начинаются парки. Ребята забираются и самые отдаленные уголки. Через заросли бамбука они пробираются на цыпочках, затаив дыхание. Ваня впереди. Он оглядывается, прижимает палец к губам, шепчет:

— Тут живет неизвестный зверь, еще никем не открытый! Не спугните!

У всех мальчишек округляются глаза. Сережка Богданов осторожно, стараясь не шуметь, подбирает с земли ветку — вооружается на всякий случай.

— Убежал! — вскрикивает Ваня. — Только хвост мелькнул.

— А кто это был? — испуганно спрашивает маленький Санька.

— Наверно… окапи! — заявляет Ваня. — Окапи всегда прячется. В самой гуще, где потемнее. Его знаете как трудно увидеть!

— Какой это зверь — окапи? — недоверчиво спрашивает Сережа.

— Да в кино-то про джунгли видел? Мы же вместе смотрели.

— А он здесь не водится. То африканская вроде косуля.

— Может, и здесь завелся. Тише! Слышите?

В сухих листьях, устилающих землю, и правда прошуршало. Все замирают.