– Давно? – Сердце Ивана тревожно забилось.

– Так кто знает? Как стемнело, хватились! – причитала Пелагея.

Самойлов поискал глазами Егора и приказал:

– Принеси факелов, собери мужиков, кто есть! Сударь, вы с нами? – обратился он к Волкову.

– Безусловно, друг мой! – охотно откликнулся Андрей Александрович.

Факелы пришлись как нельзя кстати: в ночном лесу ни зги не было видно. Самойлов велел мужикам встать длинной цепью с промежутком в тридцать-пятьдесят шагов. Сам занял место посередине, так легче было руководить поисками. Все двинулись к пруду. Раз покойных находили там, то вероятность, что пропажа вновь отыщется у воды, была велика. Доктор ни на шаг не отставал от Ивана. По дороге мужики перекликались друг с другом, чтоб сподручнее было искать. Когда подошли к воде, Самойлов сделал знак остановиться, голоса смолкли, и в ночной тишине раздалось мерное уханье филина, слетевшего с ветки. Ничего особенного более не услышав, Самойлов вновь дал команду к поиску, доктор раздвигал палкой подернутые инеем камыши, ледяная корочка под ногами похрустывала, как слюда, и рассыпалась на мелкие осколки.

Вдруг невдалеке раздался голос:

– Нашли!

И словно эхо пробежало по цепи: «Нашли! Нашли!»

Самойлов ринулся на крик и через несколько секунд, растолкав мужиков, увидел на земле девочку, ту самую, что прислуживала ему за обедом. Она сидела в одной рубашке, сжавшись в комок, и дрожала не то от страха, не то от холода. Сорвав с себя плащ, Иван укутал ее и обнял за плечи, дитя забилось у него в руках, как пойманная птица.

– Тихо, тихо, – пытался он мягким шепотом успокоить ребенка.

Мужики вновь обступили их, с интересом рассматривая перепуганное личико. И вдруг детские глаза наполнились еще большим ужасом, девочка застонала, в последний раз дернулась на руках Самойлова и потеряла сознание. Иван проследил ее взгляд и увидел за мужицкими спинами обеспокоенное лицо доктора.

Уже в доме Волков осмотрел ребенка:

– Лихорадка! Застыла бедняжка, – он накрыл тельце одеялом. – На таком-то холоде немудрено. Если до утра протянет, то выживет.

Андрей Александрович встал с кресла, Егорка подал ему плащ и палку, на которую тот опирался при ходьбе. Иван занял место у кровати больной. Лиза постанывала, на бледных щеках выступила испарина.

– Девчонка-то сиротой осталась, – словно сказку какую сказывала Пелагея, – мать в запрошлом годе померла, отца в солдаты забрали, пятый год уж. А вот теперь и сестры старшей лишилась, – старуха тяжело вздохнула.

– Думаете, удастся ее утром допросить, доктор? – спросил Иван.

– Трудно сказать, – покачал головой Волков. – Вон, горячая какая! Честь имею, – откланялся он. Время, действительно, было позднее.

– Шел бы ты, батюшка, почивать, – Пелагея отерла пот с горячечного лба девочки, – мы тут с ей побудем.

– Хорошо, – Иван и сам чувствовал усталость во всем теле, а завтра силы ему понадобятся – надо же, наконец, разобраться в запутанном деле. Он оставил Пелагею с Тимофеем следить за ребенком, а сам отправился спать.

Утро прорезалось криками петухов. Проснувшись в своей комнате, наш герой ощутил вдруг себя легко и радостно. Скупое осеннее солнышко заглядывало в небольшое оконце, отчего комната сделалась светлее и теплее. А ведь живут так люди – своим домом, без суеты. Иван же столь давно мотался по казенным квартирам (а случалось, ночевал и вовсе под открытым небом), что совсем уже отвык от того, что стены могут быть родными. Детские воспоминания опять затеплились в дальних уголках памяти. Вот бывало раньше он.

Но мы никогда не узнаем, что бывало, да и сам Ваня припомнить ничего не успел – во дворе раздались громкие оханья и причитания Пелагеи, которые вернули нашего героя к нынешним дням. Он сел в постели и огляделся. В углу на сундуке крепко спал Егорка, прислонившись к стене и смешно запрокинув голову. Старуха меж тем уже спохватилась и заговорила тише, Ивану пришлось встать и растворить окно, чтобы понять, о чем речь.

– Да как же можно было ставни не закрыть? – отчитывала Пелагея дворового как раз под балконом спальни.

– Так кто ж знал. – оправдывался мужик.

– Кто знал! – в сердцах повторила старуха. – Как теперь барину-то сказать?!

Апеллируя к барину, она кивнула на его окна и тут только заметила Ванюшу – ах ты, господи, разбудила-таки, – кинулась горестно на колени и застенала:

– Прости, батюшка! Недоглядели! Убегла девчонка!

«Вот те раз! Ох, нельзя было оставлять ее на руках дворни. Единственный свидетель – и тот пропал еще до того, как его допросили! Эх, Ваня, Ваня, – огорченно думал Самойлов, спускаясь по лестнице в комнаты, где устроил давеча Лизу, – зелен ты еще. Опростоволосился, тайный сыщик!»

В комнате почти все было без изменений, даже питье, что доктор прописал больной, было нетронуто. Только стул обронен и окно растворено. Иван осматривал обстановку, а Пелагея суетилась рядом, пытаясь хоть разъяснениями загладить свою вину:

– Видать, разумом затуманена совсем, ночью убегла. Тимофей-то в комнате оставался, да ставни не закрыл, так она в окно!

Да уж, окно – вот оно, как на грех к лесу выходит, и трава в этом месте примята, но ветром разворошило уже. Проследить, однако, можно. Иван собрался было выпрыгнуть наружу и осмотреть следы, но тут его окликнул появившийся в дверях Егорка: