В романе, начало которого совпадало с первыми годами Империи, громко прозвучал „мотив золота и плоти… мотив струящихся миллионов“. В течение трех лет собирая материалы к „Добыче“, Эмиль Золя открывал „мерзкие факты, невероятные авантюры“; видел „постыдные и безумные краденые деньги“; слышал „все нарастающий шум оргий“; узнавал об отвратительных преступлениях, порожденных излишествами. „Мог ли я обойти этот взрыв распутства, озаряющий новорожденную Империю подозрительным светом непотребного места?“ — писал Золя в ноябре 1871 года в связи с тем, что его „сатира на Империю“ вызвала опасения и у прокурора Республики [233] .

Саккар появился здесь неудовлетворенный, алчный; пряча лихорадочное нетерпение, высматривал, где лежит его добыча; наяву грезил о золотом дожде, который должен пролиться и на него. Намереваясь „продать себя возможно дороже“, слишком долго он рассчитывал шансы Империи на успех, примкнул к ней только после 2 декабря, опоздав соответственно к дележу. Его пагубный просчет стал препятствием для политической карьеры, Саккар нашел себя в сфере финансов. „Мой Аристид — спекулянт, разбогатевший на перепланировке Парижа, бесстыдный выскочка, ведущий биржевую игру на всем, что попадается под руки — на женщинах, на детях, на чести, на мостовых, на совести“.

Саккар, кондотьер по натуре, в образе которого Золя сконцентрировал черты многочисленных реальных деятелей Империи, воплощал характернейшие стороны эпохи. Среди героев серии „Ругон-Маккары“ именно он должен был стать главной фигурой в романе „Деньги“. Но образ его, в связи с развитием новых аспектов в социально-философской концепции Золя, не мог не измениться.

Этот типический персонаж выступает в данном произведении на исторически конкретном фоне. Деятельность Всемирного банка — гигантского акционерного общества, основанного Саккаром, поставлена в связь с судьбами Второй империи. События, характеризующие внешнюю политику Наполеона III, существенные факты внутренней жизни Франции — этот социально-исторический план в романе „Деньги“ сохраняется неизменно.

Военные экспедиции Франции в республиканскую Мексику, широкие военные действия там в 1863 году, чтобы провозгласить империю и возложить корону на ставленника Луи Бонапарта — австрийского эрцгерцога Максимилиана; посредничество французского императора в военном союзе 1866 года между Италией и Пруссией против Австрии и обещание возвратить Италии папскую область за участие в войне на стороне Пруссии; итало-австрийская война 1866 года; захват Пруссией без объявления войны Ганновера, Бадена, Саксонии, гессенских княжеств; знаменитая битва при Садовой в июле 1866 года, когда австрийцы были разбиты пруссаками, и Венский мир, заключенный при посредничестве Луи Бонапарта, за что ему австрийский император уступил Венецианскую область; битва 1867 года при Ментане, в которой при поддержке папской армии французской военной силой разбиты были национально-освободительные гарибальдийские войска… В цепи авантюрных, непоследовательных действий Второй империи уже начинает вырисовываться осложнение отношений с Пруссией, будущий роковой конфликт из-за претендента на испанский престол — повод для объявления франко- прусской войны.

Но накануне разгрома, в последние свои годы Империя выступила в „сказочном апофеозе“, ослепляя обманчивым феерическим сиянием весь мир. Открытие Всемирной выставки в Париже весной 1867 года привлекло несметные толпы гостей. „Никогда еще ни одно царствование в блеске своей славы не созывало народы на такое грандиозное пиршество“. Коронованные особы прибыли со всех концов света, „их шествию не было конца“. Парижане бросались „под колеса карет, чтобы поближе рассмотреть прусского короля, за которым, как верный пес, следовал Бисмарк“, а на выставке восхищались „огромными мрачными пушками Круппа, присланными из Германии“. Сам же Луи Бонапарт, раздающий награды участникам выставки, „казался властелином Европы. Он говорил со спокойствием силы и обещал мир“.

Эмиль Золя извлек из подлинных событий весь их драматический смысл и не случайно остановил свой взгляд на торжестве, которое „превзошло своей роскошью все прежние“. В день раздачи наград в Тюильри стало известно „о французской крови и французском золоте, потерянных напрасно“, — об окончательном провале безнадежной мексиканской авантюры — казни императора Максимилиана, взятого в плен и расстрелянного республиканцами Мексики. „Но эту новость скрыли, чтобы не омрачать празднеств. Первый удар похоронного колокола на закате чудесного дня, залитого солнцем“.

Еще в начале романа „Деньги“ появилась фигура своего рода комментатора событий. Это Мозер — не очень крупный биржевой маклер, желчный, осторожный, играющий предпочтительно на понижении. Не обманывающийся по поводу устойчивости Империи, он каждый раз очень точно оценивает ситуацию: „Да, да, кувыркаемся на краю пропасти… Придется еще платить по мексиканскому счету. Римские дела тоже запутались после Ментаны, да и Германия того и гляди нападет на нас… А эти глупцы все лезут вверх, чтобы потом грохнуться оземь с большой высоты. Да, да, дела плохи, вот увидите сами!“

Этот мрачный прогноз Мозера касательно Империи прозвучал в день триумфа Аристида Саккара, когда акции Всемирного банка достигли высочайшего курса, день, о котором „говорят до сих пор, как об Аустерлице и о Маренго“. Успех Саккара, начало которому было положено в обстановке международного смятения после битвы при Садовой, развивался стремительно: деятельность его представляла собой новую форму хищничества, которая соответствовала экономическим и политическим целям капитализма, вступившего в новую стадию, требующую максимально динамичного обращения денег, слияния финансового капитала с промышленным.