— Слушаю.

— Надежда Олеандровна?

— Вы ошиблись.

— Извините, — поспешно сказал Рябинин.

Если он не следил за каждой цифрой, то частенько ошибался. Теперь его палец завертел диск медленно, замирая на каждой цифре, как задумываясь.

— Слушаю.

— Надежда Олеандровна?

— Нет, не она.

Рябинин не успел извиниться, словно набирал «ноль-девять», — трубка уже запищала. Он всмотрелся в номера телефонов универмага, записанные на календаре. Странно: ведь раньше звонил, да и голос её…

Он решительно заработал диском:

— Извините, пожалуйста. Я знаю, что вы не Надежда Олеандровна…

— А если знаете, — перебила она, — то зачем хулиганите?

Рябинин удивлённо замолк. Молчала и женщина, дожидаясь ответа на свой юридический вопрос.

— Больше не буду, — так и не нашёлся Рябинин и торопливо добавил: — Мне нужен Герман Степанович.

— Директор уехал в Новгород.

— В командировку?

— Нет, взял три дня в счёт отпуска.

— Спасибо, Надежда Олеандровна.

— Неостроумно, молодой человек!

Трубку она, видимо, бросила, потому что в ухо ударил глухой стук.

Директор уехал в Новгород. Очевидно, смотреть монастыри. Тут всё ясно — хобби. Но как понимать его заместительницу? Зря он не назвался.

Рябинин полистал папку и вытащил протокол её допроса. Ах вот оно что: Надежда Ардальоновна. Как его угораздило Ардальоновну переделать в Олеандровну… Понадеялся на память. Ну и что?

Он обмахнулся протоколом, как веером, но жаркий ветер только горячил лицо. Легче, когда не шевелишься и не раздражаешь этот тропический зной.

Ну и что? Если бы его по ошибке назвали не Сергеем Георгиевичем, а Сергеем Гаврилычем или даже Сергеем Горынычем, неужели он заставил бы человека звонить ему трижды? Как же надо обожать себя, чтобы так беспокоиться за своё отчество…

У Рябинина чуть было не испортилось настроение. Чтобы оно всё-таки не испортилось, чтобы всё-таки опередить это плохое настроение, он усмехнулся и мысленно себя успокоил. «У меня чуть было не испортилось настроение».

Самым противным человеческим пороком Рябинин полагал спесь. Существовали пороки и хуже, и страшнее, и опаснее, но они были редки, и люди их убеждённо искореняли. Спесь же вольготно жила на лицах, в мыслях и в поступках, выдавая себя за гордость. Человек купил меховую шапку, или приобрёл автомашину, или защитил диссертацию, или завёл красивую подругу, или получил-таки должность, или просто здоров и красив — и уже смотрит на мир туманным взглядом; смотрит гордо, вдаль, сквозь людей. Но почему? Разве этот человек не знает о странном и загадочном космосе, который начинается буквально в трёхстах километрах от его макушки? Не знает, что там миллионы градусов жары, миллионы световых лет расстояний, невыразимые массы вещества, мириады миров, и всё это движется взрывами, протуберанцами, катаклизмами — а мы тут, на крохотулечке Земле? И неужели этот самодовольный не слышал о смерти, болезни, горе? Да неужели ему не наступали в автобусе на ногу, не вырывали зуб и не вырезали аппендицит? Так чего же он…

Затрещал аппарат — сегодня уж телефонный день. Рябинин взял трубку.

— Сергей Георгиевич, привет!

Отринулись противные мысли о противной спеси, да вроде бы и жара чуть отступила за окно.

— Здравствуй, Вадим!

— Что поделывает прокуратура?

— Думает о влиянии космоса на спесь.

— Я встречал таких спесивых, что поставил бы проблему так: «Влияние спеси на космос».

— Охотно соглашусь, — улыбнулся Рябинин, потому что был понят с полуслова, с полумысли.

— Сергей Георгиевич, а я хочу оторвать тебя от космоса: у меня в руке бумажка с фамилией и точным адресом человека, который наверняка купил краденый телевизор.

— Молодец, — глухо похвалил Рябинин инспектора.

— Не слышу в голосе радости.

— Не кричать же мне…

— Как поступим? — уже деловито спросил инспектор.

— А он сейчас где?

— На работе.

— Вези его ко мне.

— Буду через сорок минут.

Рябинин знал, что инспектор будет ровно через сорок минут. Если, конечно, этот скупщик не сбежит и Петельников не бросится в погоню.

Сначала эта Олеандровна-Ардальоновна, затем инспектор с найденным свидетелем застилали Рябинину какую-то мысль, которая была ему нужна и уже мелькала. Теперь, в эти сорок минут, он её выудит из потока других мыслей, пока не столь необходимых.

Но выуживать не пришлось — он вернулся к телефонному разговору с заместительницей и сразу вспомнил: директор уехал в Новгород. Уехал, не поставив в известность прокуратуру, хотя может понадобиться в любой момент; бросил универмаг в такое время, когда идёт следствие… Такова сила увлечения. Почему же эта сила не проснулась во время первой его поездки в Новгород, а дала директору спокойно просидеть в ресторане «Детинец»?

Инспектор приехал через пятьдесят минут. Он кратко рассказал, как добыл этого свидетеля, или скупщика краденого, или самого вора — сейчас это предстояло выяснить. Петельников приоткрыл дверь и попросил:

— Входите…

В кабинет осторожно втиснулся грузный мужчина.

— Садитесь, — предложил Рябинин, — дайте ваш паспорт.

Мужчина вздохнул, вытащил паспорт и осторожно положил его перед следователем.

Мазепчиков Семён Семёнович. Пятьдесят лет. Работает столяром на деревообрабатывающем заводе. Сивые короткие волосы. Крупное загорелое лицо с крепкой натянутой кожей, которую, видимо, днями обдувал ветер и облучало солнце.