Над дверью приемного покоя горел неоновый свет, а медбрат Володя курил, поглядывая в темноту. Я затормозила рядом.
— За тобой что, черти гонятся? — вздохнул он.
— У нас работенка, — обрадовала я его. — Человека нашла на дороге, возможно, сбила машина.
— Хоть бы раз ты нашла чего путное, — пожаловался Брат, бросил сигарету и стал проявлять чудеса расторопности, при его комплекции и обычной лени неизменно меня удивлявшие.
Отогнав машину на стоянку, я поднялась в ординаторскую. Она была пуста. На столе горела ночная лампа, я включила верхний свет и чертыхнулась: мой элегантный костюм ярко-синего цвета был в крови.
— Не везет, так навсегда, — сказала я вслух, взяла халат и направилась в душ.
Там меня Наташка и нашла. Она хмурилась и явно нервничала.
— Плохи дела? — осведомилась я, на некоторое время высунув голову из-под струй воды.
— И никакая это не авария, — вроде бы с обидой заявила она. — Где ты его умудрилась подцепить?
— В лесу. Лежал в любимой луже.
— У него множественные пулевые ранения в область груди. Может, еще чего…
— А голова? — спросила я, принимая из ее рук полотенце.
— Ерунда. Скорее всего разбил, когда падал. Царапина. А вот грудь — это серьезно. По-моему, он давно должен был умереть. Сразу, как только схлопотал эти пули.
— Надеюсь, ты не в обиде, что он до сих пор жив? — осведомилась я, надевая халат.
— Ему всю грудь изрешетили, — не унималась Наташка. — А он держится. Прикинь?
— Да, без понятия человек, возись теперь с ним, — усмехнулась я. Наташка шла за мной и ныла:
— Ты ведь останешься?
— Я тридцать часов на ногах. Вызывай Петра Сергеевича.
— Звонят. Только ведь сегодня пятница, то есть суббота, дачный день. Мужика к операции готовят. Не можешь ты так со мной поступить…
Я плеснула в лицо холодной воды и обреченно кивнула:
— Ладно.
* * *
Петра Сергеевича разыскали под утро. Он приехал, когда операция уже закончилась. Похвалил меня с добродушной усмешкой и сказал:
— Значит, подарок из леса? Крестник то есть? Что же, если выживет, по гроб тебе обязан будет.
— Отчего ж не выживет? — обиделась я.
— Как сказал один остроумный мужчина о нашем брате: режут-то они хорошо, а вот выхаживать не умеют.
— Вы уедете? — спросила я.
— Уеду, Мариночка. Все, что возможно, ты уже сделала, а выходной — это свято. Особенно летом. Чего хмуришься? Ты ж не новичок, знать должна, что хирурги — жуткие циники. Привыкаешь, знаешь ли, когда каждый день с ножом на человека. А тебе немедленно спать. Такой красивой женщине круги под глазами строго противопоказаны.
— За красивую спасибо, а домой чуток подожду. Сами говорите: он мне вроде крестника.
Петр Сергеевич ушел, зато появилась Наташка, с бутербродами и термосом.
— И я не хочу. А надо. Давай-ка, милая, ширнемся, как изысканно выражался мой бывший друг, ныне благородный отец семейства.
Я лениво протянула руку. Наташка быстро сделала укол мне, а потом и себе. Мы немного посидели с закрытыми глазами, ожидая, когда лекарство начнет действовать. Наташка долго молчать не умеет.
— Что бы я без тебя делала, — туманно начала она, а я насторожилась: не иначе как опять попросит за нее отдежурить.
— То же самое, что и со мной, — с некоторой суровостью ответила я.
— Никудышный я врач. Трусливая… Надо было идти в ветеринары, собачек лечить. И бабки там приличные, не чета нашим…
— Это точно, — согласилась я. — Давай чай пить. В девять придет Елена Кирилловна, тебе полегчает.
— Как я не люблю дежурить одна, — вздохнула Наташка, — прямо до стойкого физического отвращения. И всегда в мою смену что-нибудь случается… Ты заметила? Всегда… Быстрее бы лето кончилось…
— Чем тебе лето не угодило? — удивилась я.
— Так ведь отпуска… Смены черт-те какие, и ночами одна…
— Ладно жаловаться. — Я отодвинула чашку и, помолчав, спросила:
— Как думаешь, выживет?
— Выживет, — кивнула Наташка. — У меня глаз наметанный, кандидатов вижу сразу… Силен мужик, шесть пуль не орешки к пиву… Я его одежду посмотрела. Думаю, стреляли в него вовсе не на этой дороге, а где-то в лесу. А на дорогу он сам выполз. Прикидываешь?
