— Работа не волк. В конце концов, ты меня в историю втравила, так что теперь, будь добра, не брюзжи.

— Я же за тебя беспокоюсь… Ладно, попробую отпуск взять. Вдвоем не пропадем. Мобильный чтоб всегда при тебе был, и каждый час отзванивайся. Знаешь что: я тебе Марка пришлю. Он в отпуск собрался, а здесь рыбалка, красоты и вообще…

— Патологоанатома здесь только и не хватало, — скривилась я.

— Да, он своими байками затравит, по ночам спать разучишься. Слушай, но если все разъедутся, за кем ты собираешься следить?

— Ты все прослушала. Я не следить собираюсь, а разобраться.

— А в чем разница?

Я ткнула пальцем в сторону кафе и напомнила, что хочу есть, чтобы прекратить бестолковый разговор. Потому что для себя уже решила: я остаюсь. Конечно, не последнюю роль в этом сыграл Кирилл, в чем сознаваться даже себе, не только Таньке, было неприятно. Кстати, ей я о нем так и не рассказала, знала, что сестрица сразу почует неладное. Пусть гадает, что это на меня нашло.

После завтрака мы прошлись по центральной улице поселка.

— Дома здесь для дачников не годятся, — вынесла вердикт Танька. — Нам надо что-нибудь позеленее. Вон улочка красивая. Свернем?

Мы свернули. Улица действительно оказалась живописной. В нарядных палисадниках такое разноцветье, точно хозяйки соревновались между собой, у кого цветы лучше. Так, скорее всего, и было.

Возле дома, выкрашенного голубой краской и сплошь покрытого резьбой: петухами, ромашками и солнышками, на скамейке сидела женщина лет шестидесяти, в темном платье и косынке, и прилаживала на ногу, изуродованную выпирающими венами, лист лопуха.

— Вот этот домик ничего, — удовлетворенно кивнула Танька. — И веранда большая. Вечером будет приятно чайку попить. Берем.

Я хмыкнула, выражая свое отношение к чужому нахальству.

— Может, здесь комнаты не сдают.

— Может, и не сдают. Кому-то. А нам с радостью. Главное, найти правильный подход к аборигенам. Учись у сестры. — И Танька зашагала к женщине, зазывно улыбаясь. Та подняла голову и выжидающе смотрела на нас. — Здравствуйте, — начала Танька. — Не подскажете, где здесь можно комнату снять на недельку?

— Лисичкины вроде сдавали, — ответила женщина. — Тридцатый дом. — Приспособленный было лопух слетел, а женщина сквозь зубы буркнула:

— Что ж ты не держишься, зараза.

— Ноги болят? — пристраиваясь рядом на скамейке, задушевно спросила Танька.

— Болят, дочка. Измучили, спасу нет. И глиной мажу, и лопух прикладываю, ничего не помогает. И зимой тяжко, а летом просто беда, хоть караул кричи. Огород не полот, а я потопчусь полчаса и опять на скамейку.

— У нашей мамы та же проблема. Вы асклезан не пробовали? Мазь или таблетки?

Танькины познания в медицине меня потрясли. Проблемы у мамы действительно были, и она на ночь непременно пила «таблетки для ног», но как они назывались, хоть убей, ни за что не вспомню. Приходилось признать, что сестрица уделяла родителям гораздо больше внимания. Вот и про мамино лекарство все знает.

— Как ты сказала, дочка? — Танька повторила название. — Хорошее средство?

— Мамуля только им и спасается.

— Дорогое, наверное. Хотя деньги на тот свет с собой не унесешь, чего на здоровье экономить. Ты мне на бумажке напиши название.

— Если хотите, я вам его завтра из города привезу. Все равно сестру каждый день навещать буду.

— Привези, дочка. Ведь совсем спасу нет. А ты для кого комнату ищешь?

— Для сестры. Она художница, ей рисовать надо, для дипломной работы, — вдохновенно врала Танька. — А у вас здесь места красивые.

— Это да. Заповедные. Тут рисуй, за сто лет не перерисуешь. — Женщина посмотрела на меня и продолжила:

— Я одна живу. Сын на Севере служит, офицер. В этом году с женой не приедет. Давайте я вам комнату сдам. Вдвоем веселее. Пройдите, посмотрите мои хоромы, если понравится, так и оставайтесь.

Дом был добротный, светлый. Хозяйка хоть и жаловалась на здоровье, но все здесь сияло чистотой.

— У вас очень уютно, — похвалила я.

— Вот тут расположиться можно.

Из сеней вела дверь еще в одну комнату, небольшое окошко, расшитые занавески, на высокой постели лоскутное покрывало. Мне здесь понравилось гораздо больше, чем в роскошном доме Костолевского. Здесь было теплее, человечнее, что ли.

— А если светелка не по нраву, можно со мной, в тесноте, да не в обиде.