Пашка не особенно верил такой легенде, больно уж дохлым казался ему Кулибаба, непригодным для таких дел. Но однажды ночью, случайно проснувшись, Ракохруст услышал, как Кулибаба шепотом рассказывает товарищам:

— Я что! Я только сидел и стрелял. А вот ребята у нас действительно были замечательные. Один музыкант с трубой не расставался. Даже в атаку с ней ходил. Волосы дыбом встают, а он шутит… Ожесточился я. Сколько людей рядом погибло — не сосчитаешь. Под конец даже не жалко было. Ну убило и убило: сейчас его, а через минуту меня. Раньше я и дома и на службе тихим был. Помкомвзвода боялся, как дьявола, — даже смешно теперь. А там страх и жалость — все потерял.

В сарае было тихо. Пашка лежал, не шевелясь. Знал, что если он задвигается, красноармеец перестанет рассказывать. Кулибаба упоминал какого-то Фокина, и Ракохруст подумал, уж не одуевский ли это Сашка. Опросить не решился. Он никому не говорил, откуда родом. Скрывал на всякий случай; время такое, что лучше о себе не распространяться.

Днем Ракохруст не выдержал и поинтересовался будто бы невзначай:

— Ты про что ночью трепался? Про какого это Фокина-музыканта?

— А твое какое собачье дело? — насмешливо и спокойно спросил Кулибаба.

— Дурак, — разозлился Пашка. — Недоносок старой коровы, вот ты кто.

— Сам дурак и сам недоносок, — сказал Кулибаба.

Он вообще взял привычку отвечать Ракохрусту его же руганью, чем окончательно выводил Пашку из себя.

— Смотри, я вот скажу фельдфебелю, что ты комсомольский билет бережешь!

— Скажи. Он тебе еще пару костей на обед подбросит.

— Заткнись, дерьмо собачье!

— Сам дерьмо, сволочь продажная!

Пашка по-всячески грозил Кулибабе, но донести на него боялся. Кто их знает, этих немцев, почему они цацкаются с красноармейцем. Пускать в ход кулаки Пашка тоже не осмеливался. Ребята и так смотрели на него косо, чего доброго, устроят темную.

Как-то в сарай пришла группа офицеров. У Пашки екнуло сердце — немцы были навеселе. Перестреляют еще по пьяной лавочке, ради развлечения. Им не жалко — пригонят для работы новых.

Среди летчиков выделялся высокий майор в лакированных сапогах, с крестом на мундире. Верх фуражки туго натянут на обод. У майора было волевое с крупными чертами лицо и седые виски. Пашка бегом принес ему табуретку, смахнул рукавом пыль. Майор сел, положив на колени стек.

— Где переводчик?

— Тут я, — выдвинулся из-за кучи сена хмурый, осыпанный трухой Кулибаба.

Подошел и перед самым носом лощеного немца принялся отряхивать гимнастерку. Тот поморщился, спросил насмешливо, но с любопытством.

— Ты и есть герой?

— Герои там, — показал Кулибаба на восток. — А тут пленные.

— Ты убил двадцать наших солдат?

— А я не считал. Когда стреляешь из пулемета, трудно считать.

— Где ты изучал немецкий язык?

— В школе.

— Не ври. В школе учат мало.

— Мне помогала мать.

— Она немка?

— Нет. Она библиотекарь.

— Кем были твои родители, когда в России был царь?

— Вы что, допрашиваете меня?

— Нет, это просто беседа, — ухмыльнулся майор. — Это просто маленький урок психологии.

— На уроках обычно говорят «вы», — сказал Кулибаба.

— О, если вы такой щепетильный, я согласен. Итак, ваши родители?

— Отец был землемером, а мать училась в гимназии.

— Значит, вы из привилегированного сословия? Поэтому большевики не разрешили вам сделаться офицером?

Кулибаба засмеялся. Перевел вопрос красноармейцам, и те тоже повеселели.

— У вас очень смутное представление о нашей стране, господин майор. Никто не мог запретить мне стать командиром. Ведь я сам большевик. Но я хотел быть библиографом.

Майор смотрел серьёзно и удивленно.

— Вы большевик?

— Я комсомолец, как и многие мои товарищи. А это одно и то же.

— Вы состоите в Коммунистической партии?

— Пока еще нет. — Кулибабу раздражала бестолковость майора, не знающего простых вещей. — Формально я не в партии. Был еще молод. Но если останусь жив, обязательно вступлю.

— О, вы один из молодых фанатиков. Таких немного.

— Мы все такие.

— И этот тоже? — кивнул майор на Ракохруста.

Тот сразу вытянул руки по швам. У Кулибабы в усмешке скривились губы.

— Это просто урод. Он служит вам, а вы же сами презираете его.

Майор помолчал, поигрывая стеком. Потом сказал:

— Мы умеем ценить храбрость. Но храбрость должна быть разумной. Меня удивляет, почему ваши солдаты еще сопротивляются. Ведь ясно, что война вами проиграна.

— Война еще только начинается. А потом, интересно, как поступите вы, когда Красная Армия подойдет к Берлину?