На следующий день комендант послал Ракохруста с десятком пленных за бочками. Их свезли к отхожему месту. Задыхаясь от вони, пленные вычерпывали яму. Когда бочки были полны, немцы заставили закупорить их, а потом обмыть водой из пожарных шлангов. И только когда бочки подвезли к бомбардировщикам, красноармейцы поняли, в чем дело. Кулибаба бросил на землю брезентовые рукавицы и сказал коменданту:

— Мы грузить не будем.

Толпившиеся вокруг летчики умолкли. Комендант перестал улыбаться.

— Вы вообще не имеете права использовать пленных на военных работах, — громко говорил Кулибаба, — А это, — ткнул он ногой бочку, — это издевательство. Мы отказываемся и протестуем!

— Что-о-о? — подходя ближе, спросил комендант.

Кулибаба побледнел, но повторил твердо.

— Это издевательство.

Комендант чуть присел и снизу вверх ударил в подбородок. Кулибаба, ахнув, упал навзничь, на руки товарищей. Ракохруст сунулся к немцу, хотел объяснить, что они не отказываются, они погрузят все, но комендант, не слушая, ударил Пашку под дых.

Кулибаба сел, вытирая дрожащей рукой кровь с подбородка. Комендант нацелился было ткнуть сапогом, но громкий начальственный голос остановил его.

— Что здесь происходит?

К пленным подошел майор с крестом на мундире.

— Они отказываются работать! — доложил комендант.

— Почему?

— Это позор! — крикнул Кулибаба, с трудом поднимаясь на ноги. — Как вам не стыдно! Кровью замазались, теперь дерьмом мажетесь! Не нас — себя мажете! Позор! — повторил он, шатаясь от слабости.

Майор пристально посмотрел на красноармейца, на бочки возле самолета. Втянул носом воздух. Все видели: у майора покраснели уши. Возле седых волос это было особенно заметно.

— Освободите пленных от работы, — сказал он коменданту и зашагал прочь, подрагивая на ходу плечами.

Бочки в самолеты пришлось грузить солдатам из роты аэродромного обслуживания. Красноармейцев погнали к сараю. И уже возле самых дверей конвоиры и комендант принялись избивать их. Пашке досталось меньше других. Он шел первым и в сутолоке проскочил в сарай. Кулибабе ударом приклада повредили плечо. А двух красноармейцев немцы втащили в сарай волоком — оба были без сознания.

В этот день им не давали ни пищи, ни воды. А ночью посадили всех в грузовик и повезли. Пашка боялся, что их расстреляют, всю дорогу хныкал и последними словами ругал Кулибабу.

Машина миновала небольшой городок и остановилась возле деревянных ворот; красноармейцев, толкая прикладами, погнали по темному проходу между двумя рядами колючей проволоки. Потом поодиночке, считая, пропустили через узкую дверь. Они оказались на каком-то дворе. Повсюду прямо на земле спали люди.

— Эй, вы что — новенькие? — негромко окликнули их.

— Новые, — сказал Кулибаба.

— Покурить не найдется? Хотя бы на одну затяжку.

— А хлеба у вас нету? — спросил другой голос.

— Иди, товарищ, — позвал Кулибаба. — Сверни папироску и себе и мне. Рука у меня не действует… И скажи, куда это нас привезли.

— Обыкновенно, в лагерь, куда же еще! Гонят и гонят сюда нашего брата. Скоро уже и сесть негде будет. А курева совсем нету, и жратвы дают мало.

Лето уходило исподволь, незаметно. Зноем дышал август, стелил на дорогах горячую бархатистую пыль. Земля, давно не видевшая дождя, трескалась на открытых местах. У горизонта грудились кучевые облака, розовые на заре и ослепительно белые днем. Висели на одном месте, не меняя своих очертаний, будто дремали.

Спелыми ягодами покрылись ветви черемухи, Дозревали красные гроздья рябины. Но мелкая и горькая уродилась рябина в этом году; пробуя ее, одуевские старики пророчили осень холодную и дождливую.

Необычно рано отправлялись птицы в отлет. Тревожно кричали грачи, собираясь в стаи. Опустели скворечники. Первые цепочки журавлей потянулись на юг, и люди с особенной грустью смотрели им вслед, будто не надеялись увидеть вновь.

Богатая отава народилась на заливных лугах. Но напрасно радовались колхозники, ожидая, что обильным будет второй укос. Лишь в некоторых местах выбилась молодая трава в полный рост, почти всюду на корню съели и потоптали ее коровы и овцы хлынувших с запада многочисленных стад. Им не хватало лугов. Их пасли и на лесных окраинах и на зажелтевших, пожухлых некосях косогоров.

В Одуеве, стоявшем в стороне от магистральных дорог, только по этим стадам и чувствовалось пока приближение фронта. В начале августа гнали коров белорусские пастухи из-под Бобруйска. Гурты были невелики, много скота пало или потерялось в пути. Потом пошли стада из-под Могилева, а во второй половине месяца накатились тысячные гурты со Смоленщины. Беженцы и пастухи несли с собой угнетающую тревогу: неужели и сюда дойдет немец?

Этот вопрос в семье Булгаковых не беспокоил только Людмилку и Славку. Для маленькой Людмилки руки матери были самой надежной защитой от всех бед и опасностей. А Славка хорошо знал, что он будет делать, если к городу подойдет фронт. Вступит в Красную Армию или начнет партизанить в лесу. Славка втайне даже желал этого. Можно тогда проявить себя, чтобы все знали. И вообще интересно.