— Тогда не читай книги, а долби свою математику.

— Не могу. Мне вот предлагали: вступай в партию. А я не стал. Просто так, чтобы билет носить, вступать не хочу. Разберусь во всем, найду правду, тогда решу. Вступлю, если поверю в идею весь без остатка, и сердцем и головой.

— А если нет?

— Буду думать, искать.

— А чего искать? Надо, чтобы все люди были равны и всем жилось хорошо. Вот и правда.

— Слишком общо, Игорь. Это извечные идеи. Ты же знаешь, что еще Иисус Христос их проповедовал. Христианство потому и завладело умами на много столетий, что счастье и равенство обещало. Потом опошлили это учение, заставили служить корыстным целям.

— Тоже высказался. Христианство — это дым, мечта, рай на том свете. А наше учение на фактах стоит, на экономической основе. В нашей программе все ясно: и чего надо добиваться, и как добиваться.

— Счастье — его беречь надо, оно хрупкое, тонкое. Люди дерутся из-за него и не замечают, как топчут, ломают в азарте это самое счастье: и свое, и чужое.

— Что же ты предлагаешь?

— Не знаю я… Убедить бы людей и за границей, и наших. Жизнь человека коротка, надо, чтобы проходила она спокойно. Пусть люди отбросят жадность, корыстолюбие, злобу, будут добры и терпимы. Ведь земля велика, все могут жить в достатке.

— Ну, убеди, — насмешливо отозвался Игорь. — Гитлера убеди, Круппа, Рокфеллера.

— Нужно убедить, — тихо и горячо произнес Альфред, прижимая к пухлой груди руки. — Нужно, Игорь. Иначе не будет конца жестокости, войнам.

— Неправда! — рывком сел Игорь. — На жестокость — жестокость, на силу — силу. Не ты первый убеждать собрался. Пробовали и без тебя, да не вышло. Мы по-другому будем: кто не гнется — сломаем.

— Это кто — мы?

— Ну… — Булгаков смешался. — Мы вообще, комсомольцы, народ.

— Ты пойми, я же добра хочу.

— А я — зла? Мне тоже хочется, чтобы люди одевались красиво, музыку слушали, каждый день шоколад ели и работали по четыре часа. И чтобы на всей земле так. Захотел: поехал в Африку, древний Карфаген изучать. А там никаких колоний, все живут в свое удовольствие. И чтобы везде один язык был. Тогда совсем здорово.

— Вот, — вздохнул Альфред. — Цель у нас с тобой одна, а пути разные.

— Ничего, до третьей своей категории доберешься и путь найдешь. Совет дать?

— Ну?

— Мужчина ты здоровый, ноги и руки у тебя — во! Ешь много, двигаешься мало. Съездил бы в колхоз, повкалывал бы там. Мускулатуру набьешь, на людей посмотришь. Ты же, кроме Москвы да Крыма, не был нигде.

— А ты?

— Я хоть знаю, на чем хлеб растет.

— Это и мне известно.

— Ну, а манная крупа на чем?

— Гм! — Альфред почесал за ухом. — Раньше говорили, что с неба сыплется, — попробовал отшутиться он.

— С неба, тоже знаток, — презрительно скривился Игорь. — Мак видел? Черные зернышки в коробочке?

— Видел на даче.

— Вот и манная крупа так растет, только коробочки побольше да дырки покрупней.

— Правду говоришь?

— А ты энциклопедию посмотри.

— Обязательно, — сказал Альфред.

— Эх, разве вы живые люди тут, в городе? Одушевленные приборы, вот вы кто, — сердито ворчал Игорь, зашнуровывая ботинки. — Плесенью тут обрастешь с вами. Пойду хоть понюхаю, как свежий снег пахнет.

И вот сдан, наконец, последний зачет. Игорь съездил в институт, простился с ребятами. Потом до самого вечера ходил с Настей по магазинам, покупал пуговицы, крупу, шапку для Славки — все, что просила в письме мама. Для отца — охотничий нож. Людмилке — цветные карандаши.

Настя оставалась на каникулы в Москве — не имела денег на билет. Игорю неловко было перед ней, старался поменьше говорить об Одуеве.

Уложив покупки в чемодан, долго сидели в комнате, не зажигая света. На батарее сушились Настины ботинки. Девушка, прижавшись лбом к стеклу, следила за снежинками, косо летевшими по ветру. Сказала негромко:

— У нас по пруду ребята сейчас на коньках бегают. А вербы белые, тихие, как заснули.

Игорь, облокотившись о подоконник, посмотрел на нее. У Насти на подбородке дрожала маленькая светлая капля. Сорвалась, упала, горячая, на руку Булгакова.

— Ты к нашим зайти не забудь, — сказала девушка. — Конфеты в кульке розовом, на самом дне.

— Ладно, — насупившись, буркнул Игорь. — Я бы и сам не поехал. Знаешь ведь, мать просит.

— Расскажешь потом про все. — Настя тесней придвинулась к нему. — Лучше бы куда-нибудь в другое место уезжал. Легче бы мне было.

— Да что ты в самом деле! Всего на двенадцать дней расстаемся. Разве это срок? Люди по три года в Арктике зимуют… В тюрьме по десять лет сидят…

— Ну и сидел бы, а я ждала…