Дополним Черчилля. Вначале 1917 года Россия выпускала 130 тысяч винтовок в месяц (в 1914 году— 10 тысяч). Она имела в своем распоряжении 12 тысяч орудий, тогда как в 1914 году— 7 тысяч. Производство пулеметов увеличилось в 17 раз, патронов — более чем в два раза. Был преодолен снарядный голод, о котором так много кричала либеральная пресса. «Бездарный» царский режим создал стратегические запасы, которые позволяли белой и красной армии колошматить друг друга в течение трех лет (1918–1920 гг.)

Историк А. Зайончковский утверждает, что русская армия достигла «по своей численности и по техническому снабжению ее всем необходимым наибольшего за всю войну развития». Неприятелю противостояли более двухсот боеспособных дивизий. Россия готовилась раздавить врага. В январе 1917 года 12-я русская армия начала наступление с Рижского плацдарма и застала врасплох 10-ю германскую армию, которая попала в катастрофическое положение. Дальнейшему развитию успеха помешала только Февральская смута…

Здесь, конечно, нельзя пройти и мимо еще одного обвинения, которое бросают государю разного рода критики, весьма крепкие задним умом. Дескать, ему надо было любой ценой избежать войны, входе которой союзники (Англия и Франция) только и делали, что использовали Россию в качестве пушечного мяса, а она послушно следовала в фарватере их дипломатий. Конечно, такие утверждения также безосновательны, как и выше разобранные. Царь прилагал все усилия для того, чтобы предотвратить войну, при этом часто делая серьезные уступки Германии. Он осознавал, что война может привести к самым трагическим последствиям. Об этом свидетельствуют его слова, сказанные русскому послу в Болгарии: «А теперь, Неклюдов, слушайте меня внимательно. Ни на одну минуту не забывать тот факт, что мы не можем воевать. Я не хочу войны. Я сделал своим непреложным правилом предпринимать все, чтобы сохранить моему народу все преимущества мирной жизни. В этот исторический момент необходимо избегать всего, что может привести к войне. Нет никаких сомнений в том, что мы не можем ввязываться в войну — по крайней мере, в течение ближайших пяти-шести лет — до 1917 года».

Однако тупо-агрессивная политика Австро-Венгрии вкупе с германским шовинизмом сделали войну неизбежной. Мы не могли не вступиться за Сербию, ибо в противном случае война все равно началась бы в 1914 году (так решил немецкий Генштаб), но только мы были бы в еще более худшем положении.

Порой излишне патетические «русофилы» рисуют ужасающие картины того, как русские «забрасывали немцев горами трупов», спасая «коварных союзников». А что же, спрашивается, нужно было спокойно дожидаться того, чтобы немцы оккупировали Францию и разбили Англию? Вот тогда в руках кайзера оказалась бы вся Европа и военный натиск на Россию стал бы гораздо более мощным. Что же до гор трупов, то пусть это остается на совести «критиков». Известно, что соотношение потерь на Восточном фронт составляло один к одному.

Не имеет оснований и положение о зависимости русской дипломатии от англо-французской. Русская внешняя политика была максимально независимой от политики союзников. Наши дипломаты даже сумели вынудить Антанту признать необходимость установления русского контроля над средиземноморскими проливами. При этом министр иностранных дел Сазонов прибегнул к довольно-таки хитрому маневру, прозрачно намекнув англичанам на то, что Россия может начать переговоры о заключении сепаратного мира. Конечно, ничего подобного она делать и не собиралась, но нервы у союзников не выдержали. Французский лидер Пуанкаре потом возмущался уступчивостью англичан: «Министры и я не понимаем, как это Великобритания, не расспросив нас, дала такую полную свободу действий России в вопросе, который интересует всех союзников…».

Одна из главных, очевидно даже главнейшая, претензия к государю — отречение от престола. Его упрекают в том, что он сдал страну революционерам без сопротивления. Но и это вовсе не так. И для того, чтобы убедиться в лживости обвинений, лучше всего ознакомиться даже не с исследованиями монархистов, а с очерками коммунистического публициста М. Кольцова. Вот как он пишет о поведении государя в дни февральской смуты: «…Придворные совершенно зря рисуют своего вождя в последние минуты его царствования как унылого кретина, — уверяет он, — непротивленца, безропотно сдавшего свой режим по первому требованию революции». С неподдельным уважением Кольцов описывает, как государь упорно сопротивлялся всем требованиям армейцев-заговорщиков (Алексеева, Рузского и др.) создать ответственное министерство (т. е., по сути, пойти на превращение самодержавия в конституционную монархию). Его сопротивление было настолько сильным, что даже Александра Федоровна воскликнула в письме: «Ты один, не имея за собой армии, пойманный как мышь в западню, — что ты можешь сделать?!» А царь делал все, что мог, — он даже направил в Петроград экспедиционный корпус во главе с генералом Н. И. Ивановым. Он сражался с революцией один (ибо заговорщики отрезали его от связи с внешним миром, от верных частей). И по этому поводу Кольцов вопрошает: «Где же тряпка? Где слабовольное ничтожество? В перепуганной толпе защитников трона мы видим только одного верного себе человека — самого Николая. Ничтожество оказалось стойким, меньше всех струсило».

Можно, конечно, бесконечно повторять старые упреки: «Недоглядел, не уследил, не подавил, не создал» и т. д. Упрекать — легко, особенно задним числом. Но надо отдавать себе отчет и в объективных обстоятельствах. Русская монархия находилась в плену еще с XVIII века — сначала у дворянской олигархии, потом — у бюрократической. При этом она еще умудрялась играть на их противоречиях, вырывая у олигархов различные выгоды для страны. Так, освобождение крестьян с землей произошло против воли либеральных помещиков. Вначале XX века место дворянского либерализма занял либерализм буржуазный, поддерживаемый крупным капиталом. Этот либерализм был еще более цепким и коварным, чем первый.

Любопытно, что сама же бюрократия весьма отрицательно относилась к… монархистам, обоснованно подозревая их в попытке вернуть власть русскому царю (государь это отлично понимал и всячески симпатизировал монархистам). Как это ни покажется странным, но она даже практиковала репрессии в отношении «черносотенцев». Так, в Тамбовской губернии собрания Союза русского народа запрещались и разгонялись, его участники подвергались задержаниям и судебным репрессиям. И это несмотря на то, что сам губернатор Н. П. Муратов симпатизировал «черной сотне»! Но бюрократия — страшная вещь, она может саботировать любое решение, принятое сверху. Не случайно же говорят — «жалует царь, но не жалует псарь».