И вот, когда нашего Касьяна сопровождали на казнь, на дороге возникла женская фигура в белом саване. То была как раз дивчина, пожелавшая взять приговоренного себе в мужья. И что же наш баламут Касьян? Он подъехал на коне к той дивчине, приподнял у нее на голове белый саван, поглядел на ее лицо, опустил саван, и, сплюнув, изрек, что лучше принять безвинную смерть и предстать пред судом Божьим, чем всю остатнюю жизнь провести с такою страхолюдною бабой... Есаул махнул рукой и скорбная процессия двинулась дальше.

 — Ну и дурный же ты, Касьян, як сало бэз хлиба, — сказал ему один из конвоиров. — Жинка нэ стинка! Можно и отодвинуть…

Касьян вздохнул и опустил голову. Казак, он задним умом крепок.

А дальше все повторилось. Бог, как говорится, не без милости, а казак — не без счастья. На выезде из села, откуда-то из-за огородов белая женская фигура снова появилась на дороге. Настырная, видать, была та молодуха, хоть лицом-обличьем не взяла.

— Ну что ж, — сказал Касьян, — кому не судьба быть шибэныком, тому, видать, другое предписано наказание...

Однако брак непутевого Касьяна со «страхолюдной» дивчиной стал для него не Божьим наказаньем, а подлинным спасеньем — он перестал бражничать, искать на свою голову приключений, судя по всему, увлекся домовым хозяйством. Был он, по преданиям, мастеровитым, умел все делать сам. А у нас как: тот господин, кто умеет все делать один. А если труд — в радость, то и жизнь — счастье. Жинка же его на зависть всей округи оказалась страсть плодовитой: она, что ни год-полтора, одаривала Касьяна, как говорят, если не двойней, то хотя бы одним, — чаще хлопчиком. Ну, может изредка — дивчинкой. А от материнского счастья она подобрела и похорошела. Не зря же люди говорят: не родись красивой, а родись счастливой...

Было у них тех хлопчиков, только выживших и выбившихся в люди, не то двенадцать, не то больше. А уж внуков — и сосчитать невозможно. И все они были, по заверениям деда Игната, казаками добрыми, службу несли исправно, строго поддерживали наш семейный завет: не пить и закусывать, а есть и запивать... Случалось, не без того, что кто-то из них приходил с гулянки до родной хаты без шапки или с расквашенным носом, но чтобы выйти за межу совестливости и послушания старшим — того ни-ни... И еще: тот стародавний Касьян любил называть своих сынов Касьянами. Когда его спрашивали, зачем ему в семье третий или четвертый Касьян, он с ухмылкой отвечал: один Касьян — не Касьян, два Касьяна — пол-Касьяна, а уже три Касьяна и есть настоящий Касьян на долгие-предолгие годы...

Кто-то из тех бесчисленных Касьяновых внуков пришел на Кубань с атаманом Саввою Леонтьевичем Белым[3]. Они поселились в низовых станицах — от Катеринодара и до Темрюка с Таманью. А те, что год спустя добрались сюда с атаманом Харьком Чепигой[4], — в основном обосновались выше по течению нашей славной реки, по ее правому берегу...

И до того много расплодилось нашей фамилии, что куда ни ткнешься, — везде напорешься на родню, особенно дальнюю. Хотя сейчас пошли такие родичи, что не признают родства. Мы, говорят, однофамильцы! Так это на их совести пусть будет: «фамильцы» то они «фамильцы», а все ж — «одно»! Может, седьмая, а то и семьдесят седьмая вода на киселе, как говорится, черт козе дядько, а все ж свой, сродственник...

Дед Игнат часто повторял, что он обязательно читает фамилии захоронений в братских могилах. При этом он редко когда не натыкался на нашего вроде как бы однофамильца, а скорее — сродника. А так же, насколько он знал, на еще более отдаленного родича по материнской, как говорят, линии. Или кто-то на ком-то был женат, или кто-то кому-то кум-сват. Поглядишь, говаривал он, и подумаешь, что в той войне на всех наших поруха пришла. Ан нет, и в числе ныне здравствующих их предостаточно. Видать, и вправду казацкому роду нет переводу...

БАЙКА ВОСЬМАЯ,

про детские забавы сынов Касьяновых, от которых у них, случалось, чубы трещали

Дед моего деда, «старый» Касьян, женился после службы, когда ему было под пятьдесят, по понятиям того времени — очень поздно. Это мужчины из панов и бар-помещиков считались хорошими женихами после сорока пяти, когда у них чины «подходили», накапливалось какое ни то состояние и т.п. Простые шли под венец рано — лет в 16–18, а девчата выскакивали замуж и того ранее. Казацкая семья спешила обзавестись сыновьями, ибо на каждого хлопчика полагался земельный надел — «пай», а он для казака-кубанца был «все» — и справа, и страва, и его казна и достаток, и все остальное.

До женитьбы дети считались детьми, независимо от возраста, хотя с шести-семи лет гарцевали на конях, участвовали во всех домашних работах, невзирая на их сложность и тяжесть. В свободное же время им, как и любым детям, дозволялись умеренные шалости. А Касьяновы дети отличались не только живостью, но и неудержимой изобретательностью, особым рвением по части сумасбродств.

— Ну что у нас за дети такие, — сокрушался «старый» Касьян. — У людей дети как дети, а у нас байстрюки какие-то, анчутки и анцыбулята. И в кого они такие удались? Не пойму[5]…