Косвенным образом из курса свободного посещения извлекала выгоду аргентинка Адела ла Портенья, для друзей — Аделита Чуча де Оро, [50] блиставшая в театрах Буэнос-Айреса, наслаждавшаяся аплодисментами и овациями. Она приехала, чтобы с грехом пополам исполнять танго в кабаре Рио-де-Жанейро — ей платили как певице, а не как проститутке. Иностранка и артистка — для парня из Итабуны обладать такой женщиной было пределом мечтаний, верхом устремлений. Кроме того, она с ума по нему сходила, сгорала от страсти: «Роr vos уо me rompo toda». [51]

О своей отличной учебе Вентуринья сам рассказал арабу Фадулу Абдале, когда несколько дней спустя оказался в Большой Засаде в сопровождении капитана Натариу да Фонсеки и двух вооруженных наемников. Он проехал через Итабуну, чтобы удовлетворить требования полковника: появись там, прими друзей в конторе, предупреди, что в конце года вернешься еще с одним дипломом, станешь бакалавром по земле. Вентуринья не мог явиться, будто какой-нибудь мелкий крючкотвор в поисках работы, нищий без эскорта. Речь шла о докторе Андраде-младшем, сыне полковника Боавентуры Андраде, политического лидера края, неограниченного властелина. И это был необходимый минимум: капитан, два жагунсо, кобыла камполина и хлыст.

Натариу убедил его свернуть на тропинку, рассказав о ковчежце. Во время безделья в Аталайе Вентуринья, снедаемый тоской, желая похвастаться, поведал капитану о своей аргентинской возлюбленной. Он привык похваляться своими победами: мамелуку всегда был заинтересованным и внимательным слушателем. А на этот раз речь шла не о какой-нибудь мелочовке, будь то содержанка, наставляющая рога благородному покровителю, или девушка из хорошей семьи, лицемерная и сметливая, которая хватала его за причинное место и доводила до кондиции во внутреннем дворе. Это была великолепная Адела, королева подмостков Рио-де-ла-Плата, la pat'etica int'erprete del tango arrabalero. [52] Мечта, а не женщина, высокая и белая, белая как молоко, с точеным телом. На вид просто статуэтка, а в постели — землетрясение. «Ах эта розовая щелка, щелка Аделиты, Натариу, у меня слов нет!»

Он пожаловался, что так и не нашел в Ильеусе подарка, достойного ла Портеньи: кольца, ожерелья, браслета, просто бриллианта. Он обошел все магазины, но тщетно: там были только латунные побрякушки. Ему будет неловко перед дивой, он ведь обещал ей привезти из Баии дорогое украшение. Капитан вспомнил о ковчежце, который Турок купил у цыгана, — может быть, это решит проблему?

Вентуринья спешился у столба для привязи животных, недалеко от лавки Фадула. Араб поспешно выбежал и согнулся в услужливом поклоне, довольный внезапным визитом любимого сына полковника.

— Капитан рассказал мне о вашем приезде. Это значит, что теперь вы останетесь здесь, с нами…

— Не останусь, Фадул. Занятия удерживают меня в Рио-де-Жанейро еще на некоторое время.

— А разве вы уже не окончили университет, разве вы уже не бакалавр? Удивление торговца, которое тот пытался сдержать, не ускользнуло от Вентуриньи, и он удостоил Фадула объяснениями. Таким образом он готовился к неизбежным каверзным вопросам знакомых и приятелей в Итабуне:

— Это углубленные занятия: право собственности. Еще одно звание, в придачу к докторскому.

— Дважды доктор! — сделал вывод Натариу.

Это было неполное объяснение, но даже оно заставило Фадула, ликуя, захлопать огромными ручищами:

— Чего же вам налить, чтобы отметить? Хорошая здесь только кашаса. Есть коньяк, но я не рекомендую.

Вентуринья обежал глазами ассортимент напитков — это были разные виды водки, чистой или настоянной на листьях, плодах или дереве. В одной бутылке виднелась свернувшаяся клубочком коралловая змея. Дешевое пойло для работников и погонщиков. Фадул вытащил из закромов почти полную бутылку, вытер горлышко и удовлетворенно покачал огромной головой:

— Это кое-что особое. Тикира, сделанная негром Никодемушем в Феррадасе. — Он поставил бутылку на свет: у водки из маниоки были голубоватые отблески. — Это припасено для особых гостей, для тех, кто заслуживает. Пусть капитан скажет.

— Первоклассная, — подтвердил Натариу. — Крепкая как тысяча чертей.

— У меня для этого есть средство, — усмехнулся Турок и вышел наружу.

В глубине двора росло дерево кажу, увешанное спелыми плодами, желтыми и красными. Фадул сорвал четыре или пять:

— Когда выпьете, пососите кажу, и все пройдет.

— Мне это не нужно. — Вентуринья почти обиделся и залпом выпил тикиру, которую налил ему трактирщик.

— А где та штуковина, которую кум купил у цыгана? Доктор хочет взглянуть. — Осушив рюмку, Натариу сосал кажу, и сок стекал у него по подбородку.

— Пойду поищу.

Вентуринья налил себе еще: кашаса из маниоки была другой — у нее не было запаха; приятная на вкус, она обжигала грудь. Когда Фадул положил вещицу на прилавок поверх платка, Натариу вернул ему бутылку: