Они и впрямь были любовниками, но над этой действительно существующей разницей в возрасте Роберт никогда не ломал себе голову. Клейтонам, как мы однажды уже упоминали, с давних нор принадлежала вилла в Вайсенбахе возле Аттер-Зе, которой они, правда, до сих пор очень мало пользовались. Она была куплена по случаю. В связи с нынешними обстоятельствами Роберт нет-нет да и вспоминал о ней. Но как раз этот уголок Верхней Австрии неподалеку от Зальцкаммергутских озер был своего рода проходным двором для венского общества, и там едва ли можно выйти из калитки и через улицу дойти до купальни и лодочной станции, не раскланявшись с хозяином соседней виллы или, пусть даже не в буквальном смысле слова, не очутившись под колесами автомобиля, битком набитого знакомыми. К тому же дела требовали присутствия Моники в Вене.

Итак, оставалась Аухофштрассе. Что касается дел Моники, то Роберт втайне рассчитывал на скорый их провал. Его намерения были ясны, как стеклышко. Не будь этого издательства на Грабене, он мог бы вместе с Моникой в конце концов тоже отправиться в путешествие или попросту куда-нибудь скрыться.

Итак, оставалась Аухофштрассе. Дух Дональда, поскольку о нем вообще может идти речь, не витал здесь. Его никогда не существовало, в действительности тоже — по крайней мере при жизни Дональда, чуть-чуть не написали мы. Моника смотрела на это почти так же.

Меж тем старый привратник Брубек ухаживал за тенистыми кустами лиловой и белой сирени в парке и, может быть, был единственным человеком среди появлявшихся здесь, который внимательно следил за происходящим. Он не спускался больше в преисподнюю, его очки и газета не лежали больше на столике перед котельной. Преисподняя потухла во всех смыслах этого слова, и сравнительно новое центральное отопление было таким же железно-серым, холодным и мертвым, как и те заботливо составленные в подвале сушильные печи, что когда-то были там в употреблении.

Но на мощеном дворе привратницкого домика в разных горшках и кадках пышным цветом цвели самые капризные растения, и после полива вокруг них растекались маленькие лужи. Все было вовремя пересажено, ухожено и подрезано, а на краю террасы, там, где пестрые шезлонги резко контрастировали с высоко взнесенным синим небом, всегда стояли самые лучшие экземпляры.

Во время возобновившихся теннисных партий на Принценалле Зденко странным образом мучило отсутствие Дональда.

Обсуждать это в «Меттерних-клубе» оказалось немыслимым. То неуловимое, что произошло на улице, когда он и Хериберт фон Васмут повстречались с младшим из англичан — Хериберт, очевидно, не заметил легкого облачка, омрачившего лицо Дональда, — поначалу при ближайшем рассмотрении известных фактов давало возможность даже по их контурам увидеть всю серьезность ситуации: и то, что Дональд оступился, и его медленное, неуклюжее движение в попытке обрести равновесие. Но не это больше всего мучило Зденко. А то, что Дональд, раненый, плавает теперь где-то на Ближнем Востоке, и рану эту ему случайным неосторожным замечанием нанес он, Зденко. Неважно, что с таким же успехом это мог сделать и Васмут. Но сделал-то он! (Неверно: не он, а механика внешней жизни. Зденко безличное принимал за личное. Но тут уж мы предъявляем непомерные требования к умному гимназисту.)

Итак, жизнь на Принценалле шла без Дональда — хотя благодаря Зденко он все время незримо там присутствовал, — и мы должны признать, что отсутствие младшего из бр. Клейтонов никого особенно не удручало. И уж меньше всего, конечно, Августа.

Ему теперь жилось превосходно. То и дело слышался его жирный смех. Впрочем, его впрямую провоцировал Роберт Клейтон. Мальчишка нравился ему: в школе он хорошо продвигался вперед и в выборе окружения проявил одаренность, как уже отмечал учитель Петшенка; только толстяк был несколько ленив и увиливал от тенниса, так же как от верховой езды.

Раздумывая об этом, Роберт Клейтон оглядывался назад, и ему приходило в голову, что Дональд никогда не водил в дом своих друзей. Сейчас этот вопрос обернулся против него самого, против Роберта: ему тоже некого было назвать в этой связи. Однако Хвостик. Им Роберт даже гордился. Но ведь они жили вместе, он и Дональд, вот в чем дело. Это заменяло им отсутствующее общество. Из молодых людей, входивших в комитет «Танцевальных вечеров», никто не примкнул к Дональду. Это был результат их жизни вдвоем, сейчас Роберт отчетливо это понимал.

И еще понимал, что с этой жизнью покончено.

Дональду необходимо жениться.

Эта идея вдруг показалась ему решением всех наболевших вопросов.

Таким образом, бр. Клейтоны были сейчас разделены не только пространственно. Да, теперь, в той точке, которой они достигли, прежнее положение дел едва ли можно было бы вернуть. Никто бы не поверил, будто это обстоятельство не причиняло Роберту никаких неудобств. Ибо дар предвидения заводил Роберта достаточно далеко. Он сознавал также, что ситуация остается непроясненной только ввиду отсутствия Дональда; долго так продолжаться не может, ибо отсутствие это будет кратким — это Роберт ощущал постоянно. Но его способность наслаждаться прекрасной оболочкой (как это отлично сумел сделать Хвостик в известный нам вечер), здесь и сейчас являющей себя во всей своей сиюминутной красе, может быть, никогда прежде не проявлялась так ярко; жизнь человека его склада, обремененная далеко идущими планами, мало была пригодна к тому, чтобы проявлять подобные способности. Хотя надо сказать: кто никогда вовсю не пользовался ими, этими способностями — зачастую они зовутся легкомыслием, — тот никогда не жил по-настоящему и ничего не видел в этом мире, хотя его и тянуло в Бейрут, в Испанию или к тринадцати Слуньским водопадам в Хорватии. Ибо весь этот мир со всеми своими «глубинами» (с которыми покончено раз и навсегда) содержится в прекрасной оболочке женщины, а кто не верит, пусть, если хочет, спросит художника.

Здесь Роберту Клейтону было далеко до совершенства. Иначе он бы наслаждался цветением сирени не меньше, чем Брубек. Но он не желал ничего замечать, он хотел только утвердиться, и по возможности еще до возвращения Дональда.

Так мы опять добрались до Моники. Брак с Робертом был для нее очевидностью. Пожалуй, даже чересчур. Это была слишком хорошая партия. Моника, так сказать, переступила границу декорума. Женщин, даже в их страстях, преследуют честолюбивые устремления, и, если сами они ничего собой не представляют, они все равно стремятся ни в коем случае не уронить свое достоинство. Она немного упрямилась. Роберта это сковывало, и он, мужчина нордического типа, которые по природе своей в отличие от южан не ведут себя с женщинами нагло, а потому нередко попадают в смешное положение, все эти капризы принимал слишком уж всерьез.