— Быстрее, быстрее, — подгоняет маленький Багмут товарища.

Обмираю: правая рука Михайлика красна, свисает плетью. Что произошло? Ожог. Сварочный аппарат!.. А где Оксана? Она дежурит со своим классом на стройке.

Фельдшер, уже уведомленный Васей Соловейко, ждёт нас на крылечке. Он вводит нас в комнатушку и, пыхтя носогрейкой, внимательно изучает ожог.

— Так-так, — произносит он, почёсывая пальцем бровь и с важным видом принимается обрабатывать рану.

Накладывая на обожжённое место марлечку, густо намазанную светло-жёлтой мазью, он спрашивает:

— Где это тебя, Михайлик, а?.. Вася, — кивает он на забившегося в угол Соловейко, — почему-то боится сказать.

— А мы… мы пробовали сами, чтобы скорее, — отвечает за Михайлика Руслан. — Сварщик ушёл…

— Ушёл?! Куда?! — гневно выкрикиваю. — Не хотелось, так не хотелось и сегодня допускать его к работе.

— Не хотели и допустили? — спрашивает с укором фельдшер.

— К сожалению, — признаюсь упавшим голосом. — Николай Иванович, всё? Михайлик может идти?

— Да, конечно, — отвечает фельдшер. — Но не на стройку, Галина Платоновна, а домой. Михайлик, — останавливает он мальчика. — Вот тебе анальгин. Попринимай три раза в день, не так больно будет. А завтра утречком — сюда.

Уходим, но я вскоре возвращаюсь. Спрашиваю, опасный ли ожог.

— Я бы не сказал, — отвечает он. — Думаю, всё обойдётся. Но ожог, Галина Платоновна, не царапина и не ушиб. Он долго, сукин сын, даёт о себе знать.

Из медпункта на стройку возвращаюсь словно сквозь строй — я физически чувствую взгляды холодных и осуждающих глаз. Они бьют по мне из окон, сеней, из-за изгородей.

А Кулик? Куда она делась? Она отлично знала, что я дважды отправляла Дидуся обратно в Каменск, так как тот приезжал уже «заправленный».

Наш прораб долго «выбивал» в райцентре сварщика, чтобы приварить металлические перильные ограждения лестничных маршей. И вот в прошлый понедельник вскоре после обеда к стройке подъехал грузовик и из него вывалился рыжий детина с бугристым бурым лицом и носом цвета баклажана. В общем какой-то весь «плодово-овощной». Каждое его движение, взгляд серо-мутных глаз, запах перегара изо рта вызывали у меня отвращение, а у детей гомерический хохот.

— Т-тося Дидусь, — представился хриплым басом работничек. — Я, ушительница, наряд получил к тебе… Кыш-ш-ш, — замахал Дидусь руками на детей, отгоняя их подальше от себя.

— А ну-ка, убирайтесь да побыстрее! — накричала я на него. — Здесь вам не забегаловка!

— Во даёт! — расхохотался сварщик.

Пригрозила милицией — убрался восвояси. Через день — та же самая история. А сегодня приехал трезвым, несколько раз заставляла его «дыхнуть». Никакого запаха. Вместе с тем хотелось его и в третий раз отправить, но он запротестовал: «Не пьян, наряд есть? Всё честь честью? С какой стати?» Сдалась. По глупости своей и неопытности. Конечно, если бы в это время работали старшеклассники, то, возможно, всё обошлось благополучно.

Дидусь приступает к работе. Засыпает в бочонок карбид, туда же наливает воду. Широко расставив ноги, нагибается, прикрепляет шланги, идущие от бочонка к редуктору кислородного баллона и горелке.

— Хорош! — восклицает Дидусь и подносит зажжённую спичку к соплу горелки. — Вот и вся музыка, помощнички! — добавляет он наставническим тоном, косясь в мою сторону. — Раскусили? Поехали!..

Не отступаю от сварщика ни на шаг, пока благополучно не было приварено первое перильное ограждение. Лишь затем, попросив Оксану глядеть в оба, ухожу на третий этаж, а позже, убедившись, что всё в порядке. — в школу. По дороге забегаю на почту. Два письма от Трофима Иларионовича. Одно — мне, другое — сыну. Своё распечатываю тут же.

«Милая Галочка!» — перечитываю это коротенькое и новое, многозначащее для меня обращение. Задаю себе вопрос: может, профессор слышит в моих письмах биение моего сердца, поэтому?.. Допустим, что так? Но ведь Багмут не мальчишка, чтоб разбрасываться словами. Уже то, что на Новый год собирается приехать, о многом говорит. Профессор Багмут, думаю, приезжает повидаться не только с сыном…

Читаю дальше:

«У каждого человека от рождения до конца жизни своё выражение лица, своя улыбка. Пишу это письмо и мне кажется, что Вы сидите напротив, и я вижу Вас».

Так он мне, признаюсь, ещё ни разу не писал, ни разу! Радуюсь, прячусь от других, чтобы скрыть эти новые для меня чувства. Свадебный марш Мендельсона то и дело слышу и вдруг — такое несчастье, горе! Пишу эти строки и вижу перед собой заплаканную Оксану» которая докладывает директору, что в случившемся виновна только она, больше никто.

— Ни Троян, ни прораб, ни Дидусь.

— Выгораживаете алкоголика, — хмурится Павел Власович.

— Я никого не выгораживаю, — бросает Оксана, — Дидусь, уходя, строго-настрого предупредил, чтобы никто не подходил к аппарату. А я из виду упустила» что мальчишки такого возраста очень любопытны» на уме у них «дай-ка попробую…» Поднялась наверх, где работал весь класс… Завтра сама пойду в прокуратуру, сама!