Весною в Бухару прибыл зодчий Кавам вместе с сыном, прослышав, что Наджмеддин Бухари строит необычное и великолепное здание медресе. Полный месяц устад Кавам гостил у Наджмеддина Бухари, а затем отправился дальше, в Самарканд. Увидев воочию строящееся здание медресе и ознакомившись хорошенько с чертежами, он пришел в восторг и был окончательно покорен. А он-то считал, что после казни сына Наджмеддин Бухари окончательно падет духом, удалится от дел, утратит интерес к жизни. И теперь, увидев перед собою деятельного, увлеченного своей работой человека, устад Кавам не только удивлялся, но и радовался за старого своего друга, восхищался неудержимым полетом его фантазии. Он просил у бога дать ему здоровья и сил. Один лишь Худододбек ходил мрачнее тучи. Он недавно вступил в брак с дочерью одного влиятельного вельможи, но, увидев, как счастливы Бадия и Зульфикар, люто завидовал им, хотя еще в Герате решил похвастаться перед Бадией своей удачной женитьбой. Он торопил отца с отъездом в Самарканд, твердил, что Бухара, мол, ему не по душе.

А летом гостями зодчего были Ходжа Юсуф Аиду-гани и Джафар Табризи. Вдоволь налюбовавшись строительством нового медресе, они также отбыли в Самарканд.

Работа кипела, кирпичные стены поднимались все выше и выше. Теперь никто бы не узнал зодчего, даже сам он не вспоминал о тех днях, когда жил затворником в маленьком своем домике, охал да стонал с утра до вечера, не хотел никого видеть. Сейчас он успевал повсюду — и туда, где делался раствор ганча, и туда, где шла кладка кирпичей. Появлялся он среди арбакешей, сгружающих камни и кирпичи, и среди плотников. Умно и умело зодчий руководил строительством, вникал во все мелочи, умел вовремя дать совет, подбодрить уставших. На глазах у людей создавалось новое прекрасное медресе, и не удивительно, что каждый трудился с подъемом, а всех словно бы подхватило вдохновение.

Никогда еще зодчий не вкладывал в свою работу столько энтузиазма, чем удивлял даже своих близких. Он заражал всех своей энергией, и люди чувствовали, что участвуют в нужном и благородном деле.

Нередко Бадия, приготовив еду, бежала на стройку, чтобы накормить отца, свекра и мужа. Появление молоденькой красивой и стройной женщины среди такого многолюдного мужского общества кое-кому казалось верхом неприличия — ведь в Бухаре царили иные нравы.

В Герате женщина пользовалась большей свободой, и, когда там Бадия заходила на стройку, никто не обращал на это особого внимания. Зульфикар старался втолковать матери и сестрам, что гератские женщины привыкли не таясь ходить по улицам, что они не прячут лица и что со временем все образуется: Бадия привыкнет к бухарским обычаям. А пока что она ходила к медресе открыто, не прячась, при всех задавала отцу множество вопросов, радовалась, что на главных арках будут сиять звезды из майоликовых плит и что по желанию Улугбека в медресе будут учиться не только юноши, но и девушки.

Слава, вновь окружившая ее отца, возвращала Бадие ее прежние привычки. Она не слишком-то прислушивалась к советам свекрови и сестер Зульфикара, а на их удивленные возгласы отвечала, что во время нападения монголов на Самарканд среди воинов, защищавших город, было много женщин, бившихся с врагом бок о бок с мужчинами, что Сараймулькханым и Гаухаршод-бегим управляли государством — так отчего же она не может отнести еду родному отцу, хоть чем-то ему помочь? Ведь бывала же она и прежде на всех его стройках. Родные Зульфикара молчали, но жили в постоянной тревоге и молили бога, чтобы Бадия поскорее поняла разницу между Бухарой и Гератом и сделалась, как и полагается женщине, настоящей домоседкой.

А тем временем в махалле Деггарон в самом сердце города, неподалеку от Минораи Калан, все выше поднималось здание нового медресе неповторимой красоты. Зодчий словно бы уже видел украшенные порталы, майоликовую облицовку и лазуритовые украшения.

В самый разгар работ состоялась помолвка Заврака с Каракыз — тут уж постарались и зодчий и уста Нусрат, и в самое ближайшее время должны были, не откладывая, сыграть свадьбу. Больше всех радовалась Бадия — наконец-то Заврак, которого она любила, как родного брата, найдет свое счастье,

Недаром говорится, что змея мстит человеку за убийство своего сородича.

Как-то в четверг к полдню Бадия напекла тонких лепешек с маслом и заторопилась на стройку. Когда она свернула на одну из узких улочек, ее остановил какой-то придурковатый с виду мальчишка и сказал, что Зульфикар ждет ее вон в том дворе, и указал на ближайшую калитку. Бадия удивленно поглядела на мальчика, но, услыхав имя Зульфикара, все же подошла к калитке. И тут чьи-то сильные руки зажали ей рот и втащили во двор. Блюдо полетело на землю, лепешки рассыпались в темном проходе. Охваченная ужасом Бадия успела разглядеть какого-то незнакомого человека и его страшное уродливое лицо. Человек втащил Бадию в дом, закрыл на замок дверь комнаты и выхватил из-за голенища нож. Бадия невольно попятилась к двери. Мелькнула мысль, что дверь, очевидно, выходит во двор. Но она тут же сообразила, что вокруг нее глухие стены и лишь узенькое отверстие заменяет окно.

— Попалась? — прохрипел незнакомец, поигрывая ножом и подпирая спиной дверь. — Не узнала? А я ох как давно охочусь за тобой. Сколько денег просадил, чтобы добраться сюда. Еще там, в Герате, у горы Кухисиёх, я хотел было увезти тебя, да мой дружок все дело испортил. Ты его убила. Второй раз я собирался похитить тебя в песках, да тут мне помешали охотники. Теперь я здесь, в Бухаре. Жаль, твой отец поторопился выдать тебя замуж. Я люблю тебя давно, тебе еще и тринадцати не было, когда ты мне приглянулась. Пленила меня своей красотой, голосом, озорством. А у меня, бедняка, ни богатства, ни денег, я ведь сын гератского банщика. Да что уж теперь! Попалась, так будешь моей, хоть на день, да моей. Поутешишь меня. Сколько раз я из-за тебя был на волосок от смерти. А ну, иди-ка сюда!

— Не подходи! — крикнула Бадия и, словно дикая кошка, приготовилась к прыжку.

— Ты что, не в своем, что ли, уме? Или ничего не поняла?

Бадия молчала, широко открытыми глазами глядя на своего палача.

— Тебя здесь все равно никто не услышит, кричи не кричи.

— Подлец!.

— Мели, мели языком сколько угодно.

— Можешь убить меня!..

— Лучше соглашайся по-хорошему. Все равно я по лучу все, что мне надо, а имя твое будет опозорено, ты не сможешь жить на свете. А отец твой умрет от такого удара. Будет покончено и с дурацким медресе, которое затеял строить этот безбожник Улугбек. Люди разбегутся, хумданы для кирпичей остынут… Лучше добром соглашайся.