— Да нет, устад, — объяснял Заврак Нишапури, — просто устад Кавам понял, что двое ученых — вы и их высочество — всегда сумеют договориться. Он знал, что вы найдете общий язык, что двое таких людей всегда поймут друг друга!

— Быть может, быть может, — задумчиво протянул зодчий. — Во всяком случае, я понимаю, что поступил правильно, согласившись на предложение его высочества. Вот и господин Кавам одобряет мое решение…

— Еще бы, — подхватил Заврак, — ведь мы не террасу во дворе купца взялись строить, а медресе в Бухаре.

Зодчий промолчал. Он всегда умолкал, когда его что-то волновало или удивляло. Ученики уже знали: когда их учитель сидит вот так, будто погруженный в дрему, то он отдыхает телом и душой, нисходит на него радость и спокойствие.

Через неделю Исмаил Исфагани отправился в Самарканд с тремя вариантами проекта медресе. Первый принадлежал зодчему, второй сделали зодчий вместе с Исфагани, а третий подготовили Заврак и Зульфикар под руководством своего учителя,

Исмаил Исфагани вернулся из Самарканда и, не заезжая домой, проехал прямо к зодчему. Заврак, встретивший гостя у калитки, привязал к колышку взмыленного коня и пригласил Исмаила Исфагани во Двор. Калитка дома зодчего была так узка, что конь не мог в нее пройти. Зодчий вышел навстречу Исфагани и крепко пожал ему руку:

— Добро пожаловать, живы, здоровы?

— Благодарю, — ответил Исфагани. — А как поживаете вы, устад, бодры ли? Я привез приятную весть — казна для нас открыта, его высочество приложили печать к проекту…

— Поздравляю! — взволнованно проговорил Заврак, — Значит, можно закладывать фундамент, — сказал Исфагани.

— Да, — вздохнул зодчий.

— Взгляните-ка сюда, — Исфагани развернул бумагу и разложил ее на низеньком столике. — Вот печать Улугбека. А из трех вариантов выбран, конечно, ваш. И сам Улугбек, и с десяток зодчих, рассмотревших проекты с первого же взгляда выбрали именно этот. Я и слова промолвить не успел, как его высочество указал на ваш вариант: «Это создал Наджмеддин Бухари. По множеству прямых линий, изобилию изразцов и майоликовых плит на порталах, сводах и куполах можно сразу же угадать руку Наджмеддина Бухари. И как это прекрасно — ничем не повторяет медресе Герата, а сохраняет особенности самаркандских строений». Они тщательно рассмотрели и другие варианты и в проекте ваших учеников одобрили строение двойных худжр, а в моем то, что ханаки находятся рядом с воротами. «Если господин зодчий одобрит наши пожелания и примет эти незначительные поправки, мы утверждаем проект, — сказал Улугбек. — Денет дадим, сколько потребуется». Теперь нам остается только найти побольше мастеров и дружно приняться за дело…

— Прекрасно, — промолвил зодчий, — перенесем проекты худжр и ханак в этот чертеж. Так наверняка будет лучше. — Он взглянул на Исфагани — Ну, поезжайте отдохните, вы проделали немалый путь! Завтра, когда снова приедете сюда, не забудьте захватить, если можно, все книги по астрономии, какие только у вас найдутся. Особенно обяжете, если найдете книги Бируни и Руми. Мне сейчас необходимо перечесть их. Во время бурана в Халаче у меня пропали эти книги, а в них есть кое-что, что нам сейчас очень и очень понадобится. В словах его высочества есть мудрость: обилие изразцов и мозаики, прямые линии — это то, о чем я много думал. И еще узоры гирих — геометрические узоры. Своды алтаря, лазуритовая мозаика орнаментированы утренними звездами.

— Мирза Улугбек улыбнулся, разглядев этот орнамент, — подтвердил Исфагани. — «Зодчий понял наш замысел»— вот его подлинные слова.

— В народе говорят, что плохой торговец доплачивает из своего кармана, — проговорил зодчий. — Так вот и вы, господин Исфагани, поездку в Самарканд оплатили из своих средств. А у меня нет ни гроша, чтобы разделить с вами расходы.

— Для доброго дела я и жизнь готов отдать, — ответил Исфагани, — так что не нужно говорить о расходах.

— Кто спорит, человек прекрасен. Ни пышные цветы из лучших садов мира, ни искрометные водопады, ни сверкающие изумруды не идут ни в какое сравнение с красотой человека. Но есть в нем наряду с бесценным сердцем и дурное — «злая кишка», как говорят люди, и «бесчувственный ноготь». Но наш долг всегда прислушиваться к голосу сердца. Сердце и разум — вот что делает человека прекрасным.

Разные слухи ходили об Исмаиле Исфагани. Немало наслушался о нем зодчий и дурного и хорошего. Он с отвращением и ужасом вспоминал Чалаби, гератского распорядителя работ, который как мог изводил зодчего, недоплачивал рабочим и мастерам, а дай ему волю, так вообще бы приспособил медресе под притон разврата. Аллах, оградил и самого зодчего и его создание — медресе от этого сквернавца. Наученный горьким опытом, Наджмеддин Бухари поначалу настороженно отнесся и к Исмаилу Исфагани. Но, по счастью, Исфагани оказался честным и добропорядочным человеком.

«Можно достичь любой точки, которой достигает человеческий взгляд», — говаривал астроном Улугбек, и зодчий старался вникнуть в смысл этих мудрых слов.

«На арках и порталах, — думал он, — изображу небесный свод. Стало быть, руки мои могут дотянуться до звезд. Стало быть, созданное мною будет жить и, подобно звездам, сверкать века и тысячелетия, сверкать вечно!»

Кончились дни тягостного затворничества, забыто было уныние и печаль. Мало-помалу зодчий возвращался к жизни. Мирза Улугбек и зодчий Исфагани своим теплым участием вновь зажгли в нем начавший было меркнуть огонь творчества. Как радовались его ученики, а больше всех радовалась Бадия, и она тоже воспрянула духом и стала почти такой же, как раньше, — лукавой и озорной дочкой зодчего. После трагической казни брата она чувствовала, знала, что теперь для отца — она единственная привязанность, не только любимая дочь, но и советчица и друг. Знала она и о том, что самым прославленным зодчим в Хорасане считался устад Кавам, но понимала, что отец ее, зодчий Наджмеддин Бухари, превосходил его своим уменьем. А слава его не прельщала. Ведь в Хорасане он был чужаком, бухарцем, да еще после казни сына считалось, будто он связан с хуруфитами. Лишь поэтому не столь ярко сияла звезда зодчего Наджмеддина на небосклоне государства тимуридов. Бадия жалела несправедливо обойденного отца, была с ним неизменно ласкова, старалась, как могла и умела, оградить его от неприятностей и напастей. Словом, старалась делать все, что приходилось отцу по душе, и воздерживалась от всего, что было бы ему неприятно.