— Как можно быть таким простодушным, отец? Такого безгрешного человека, как вы, подло обвинили в несуществующих грехах, убили Низамеддина, наконец, изгнали и мае. Нет, теперь мы враги. Они ведь не глупцы. Все делалось обдуманно. И не нужно заблуждаться, отец, они хотят уничтожить нас, стереть с лица земли. Бросить нас в тюрьму или убить открыто — на это они не решаются, знают, что весь Хорасан поднимется на ноги, и им до скончания света не смыть это кровавое пятно. Поэтому-то нас и изгоняют. Если бы это были не вы, прославленный зодчий, — они не постеснялись бы убить вас.

— Не давай воли языку, дочка! — зодчий с опаской покосился на арбакеша.

— Были бы сейчас живы главари сарбадаров Мав-раназаде, или Калавий, или главарь хуруфитов Фазлуллах, или Харун-ткач, — мечтательно проговорила Бадия. — Я бы пошла за ними. Билась бы не на жизнь, а на смерть, и вот этой саблей Низамеддина отсекла бы голову его величеству. Но хуруфиты оказались слабыми, бессильными. Ахмад Лур промахнулся, не сумел попасть в сердце Шахруха! В бок угодил, глупец!

— Прекрати немедленно, — Масума-бека толкнула Бадию и с испугом покосилась на арбакеша: может, аллах уберег, и он ничего не услышал.

Уже давно кончились бескрайние поля и холмистые степи, и к полудню серебряной лентой блеснула река Мургаб. Здесь решили устроить короткий привал. Напоили коней, задали им корм, поели сами и, немного отдохнув, сменили лошадей — впрягли в арбы пристяжных, а уставших за день, сняв с них сбрую, погнали рядом. Так добрались до Мургаба и, не останавливаясь, минуя Оби Кайсар, покатили через Чечекту на Майману. На западе, за грядой холмов, уже вырисовывались вершины гор Банди Туркестан. А еще дальше величественная громада гор Кухисиёх и Кухисаф. В прошлом году они выезжали сюда на празднование весны. Но как то было давно! Теперь вовек не увидеть им этих райских мест, и, кажется, с тех пор прошла целая жизнь.

Масума-бека, пригорюнившись, думала о судьбе мужа и дочери и шептала молитву, прося аллаха спасти их ото всякой напасти.

— Двадцать лет назад, — вдруг печально проговорила она, — когда я косила под сердцем Низамеддина, мы выехали из Бухары. В Талимарджане я, помню, занемогла. Сколько нам осталось ехать до Талимарджана?

— Дней пять-шесть.

— Неужели это так далеко? — Она помолчала и продолжала снова — Отец мой родом из Ташкента. Много мне довелось видеть красивых городов, а вот в Ташкенте я никогда не была.

— Да, беды носили нас с тобой по всему свету, немало пришлось нам помытарствовать, — подхватил зодчий. — И теперь горько мне, хотя и горжусь, что строил медресе в Хорасане. Столько прекрасных зданий. В них будут учиться дети, и в этом моя радость, мое счастье. Но здания эти — собственность государя и названы именами членов царской семьи. Мне больно и стыдно. Все кажется, будто покинул я свое убежище, свою раковину в глубинах бездонного моря. Но мои здания, как раковины, будут жить тысячелетия. Когда Султан Санджар сооружал плотину на реке Мургаб, он велел использовать кир [26] —прочнейший из материалов. В фундамент нового медресе я тоже заложил кир. И он простоит века.

Уже давно остался позади Бало Мургаб, а арбакеш гнал и гнал вперед. Наконец, увидав, что лошади совсем притомились, он предложил зодчему сделать привал у первой же переправы. Зодчий согласился:

— Вы наш караванщик, как скажете, так и будет.

Они остановились почти у самой переправы, выпрягли лошадей и задали им корма. Бадия подошла к самой воде — река бурно катила спои волны, с грохотом билась о камни, волоча за собой гальку. В небе сняла луна, освещая и реку и берег. В лунном свете вода казалась темно-синей и совсем прозрачной И точно такой же свежий ночной ветерок, что и тогда, на празднике весны, так запомнившемся ей. Но сейчас ко всем ее чувствам примешивался еще и страх. Она оглянулась, окинула взглядом темнеющие холмы. Никого. Тогда Бадия окликнула мать, помогла ей умыться речной водой. Зодчий и арбакеш, совершив омовение, принялись читать вечернюю молитву. Юноши тоже умылись, напоили лошадей и выложили на скатерку лепешки и сушеные фрукты. Путники устали и ели вяло, неохотно, хотелось спать. Но отдыхать пришлось недолго. Арбакеш велел снова запрячь лошадей и, зная брод, легко переправил арбы; и они, не останавливаясь, чтобы не уснуть и не замерзнуть, направились в Майману. Арбакеш обещал им настоящий отдых там, в Маймане, в караван-сарае, где, по его словам, очень удобно и где у него есть верный и близкий друг. Всеми силами арбакеш старался ободрить путников, сказать каждому доброе слово, успокоить. Хотя самому ему не пришлось учиться в детстве, к людям науки относился он с уважением и почтительно. Он рассказал, что не так давно ему пришлось сопровождать до Самарканда достойного и порядочного человека — мавляну Ходжу Мухаммада Мутриба, поэта и музыканта, который вынужден был искать убежища в Самарканде. Тогда, в пути, мавляна Мутриб сказал ему, что Самарканд, подобно светильнику, притягивает к себе ученых и поэтов, а они сами, подобно мотылькам, летят на этот свет.

— Все это так, — подтвердил зодчий, — но и об этот светильник можно легко обжечь крылья. Я тоже писал в Самарканд, но не получил ответа… И тогда я решил ехать на родину. Проведу остаток дней своих вдали от шума и интриг, в уединении, в молитвах. Это все, что осталось мне, старику. Да и это мой прямой долг. Много пришлось мне пережить и изведать в жизни — и радости и горя. Направлю на путь истины вот этих молодых, а сам предамся молитвам. Подальше от дворца, от вельмож и чиновников… Великие мира сего — те же драконы, на них можно глядеть лишь издали, а подходить к ним опасно, того и гляди ни за что ни про что проглотят живьем. Прошлой зимой Атаулле Шаши и Абдуллаху Кухистани пришлось тоже покинуть Герат ради Самарканда. Сейчас снова близится зима, и все птицы — аисты, журавли и горлинки — улетают в дальние края.

Лишь на рассвете, достигнув Чилтанского ущелья, что в пяти верстах от Майманы, путники снова решили передохнуть. Лошадь, запряженная в третью арбу, начала отставать. Розовая полоска зари прочертила небосклон. Скоро солнечные лучи достигнут скалистых вершин. Лошадь в третьей арбе сменили. Зодчий с трудом слез с арбы и растянулся прямо на траве. Ученики забеспокоились, но на все вопросы зодчий отвечал, что еще после переправы через второй проток он почувствовал себя не совсем хорошо, но что это скоро пройдет. Подошли и сели рядом Бадия с Масумой-бека. Но Бадия тут же поднялась, подошла к арбе, налила в небольшую чашу шербета и принесла отцу.