Вернулся он минут через пятнадцать — видно, старичок и на улице свои увещевания продолжил. Вошел в дом и так меня взглядом полоснул, что я враз затосковала. От его недавнего спокойствия и следа не осталось: лицо горело, рот дергался, и по всему выходило, что доверительной беседы не выйдет. Может, зря я его сегодня спасла?

— Алеша, — слабым голоском молвила я, больше всего на свете желая оказаться за много километров от этого места. Алексей прибег к любимому аргументу: грохнул кулаком по столу, на этот раз вложив в удар всю богатырскую силушку. Стол подпрыгнул, как я недавно, а посуда со звоном полетела на пол. Похоже было на незатейливый скандал в семействе. Тут он принялся торопливо ремень из штанов вытаскивать, только злился очень, и потому дело не спорилось. Я наблюдала с любопытством, ожидая, что дальше последует, но очень скоро интерес иссяк. Ремень он выдернул и сгреб меня за шиворот. От неожиданности я дала маху и достойного сопротивления не оказала. Он зажал мою голову промеж своих коленей и впервые за все время рот открыл.

— Не смей мне врать, — рявкнул и ремнем стеганул.

Я взвизгнула и попробовала выдернуть голову. Какое там! Колотил он меня с чувством и довольно долго. Я терпела, потому как было ему за что на меня разозлиться, а ежели человек в сердцах, так уж лучше ему не перечить и потерпеть, покуда не остынет. Однако ж было больно. Я попробовала укусить его за ногу, чтоб душу отвести, но не вышло. Оставалось только одно: зареветь. И я заревела. Выла, повизгивала, всхлипывала и причитала. Наконец голову мою он освободил, зашвырнул ремень куда-то в угол, а сам пошел на кухню.

Я пристроилась рядом с креслом и разревелась всерьез. Во-первых, от обиды: меня и в детстве никто ремнем не баловал, во-вторых, от лютой Лешкиной молчаливости. Если человек молчит, зло в нем копится. А теперь и вовсе сбежал и что там думает в одиночку, одному Богу ведомо.

Наконец он возник на пороге, хлопнул дверью так, что дом ходуном заходил, и направился ко мне.

— Врать мне было обязательно? За нос водить, как пацана?

Я стала всхлипывать еще жалче и размазывать слезы.

— Я не врала.

— А как же это называется? — язвительно поинтересовался Алексей.

— Я не врала, а всей правды недоговаривала. Это разные вещи.

— Так, — громыхнул он и заметался зверем по комнате. — А что ж ты, сладкая, имечко себе сменила?

Объяснить это было трудно. Я вытерла слезы и уставилась в пол.

— Язык отсох? — прошипел он.

— Если бы я в первый день тебе все рассказала, ты б мне помог?

Он по комнате сновать прекратил и замер возле меня.

— Положим, поначалу говорить это и правда было бы глупо. А потом?

— А что потом? — всхлипнула я. Он рывком поднял меня с пола и прорычал с яростью:

— Где твой муж? И что за игру вы с ним затеяли? Шлюха грошовая, рада, что дурака нашла?

Я зарыдала, а он добавил зловеще:

— Ты мне, дорогуша, все выложишь, не то я тебя на куски разрежу. Не торопясь.

Насчет кусков он загнул, но видно было, что всерьез злится, муж мой ему покоя не давал, следовало его поскорее утешить.

— Олег погиб, месяц назад, — пролепетала я.

— Так я тебе и поверил, — усмехнулся Алексей. Я только плечами пожала. И загрустила, а он меня рассматривал, точно что-то прикидывал.

— Убил бы тебя, — бросил в сердцах. Я к нему шагнула и позвала жалобно:

— Алеша…

— Молчи лучше!

Вот и попробуй угодить человеку. Этот псих, как видно, еще побегать собрался и меня оттолкнул в сторону. Я упала, вскрикнула испуганно. Он рванул ворот рубашки, точно ему воздуха не хватало, а я к его коленям прижалась и громче заревела.

— Если ты мне опять вкручиваешь… — начал он. Я только всхлипнула. Собравшись с силами, он сказал:

— Ты мне сейчас все расскажешь, все как есть. И если я тебя хоть раз на вранье поймаю…

Я всхлипнула еще раз, он сел рядом, мне в лицо уставился. Было это обременительно для моих нервов: любить я его, к сожалению, любила, но правду говорить не собиралась.

— Я тоже хорош, — вдруг вздохнул он. — Чуяло мое сердце, что-то не так. Ведь спал с тобой и понять бы должен, что шлюха из тебя, как из меня евнух…

Неожиданное возвращение в стан порядочных женщин меня прямо-таки осчастливило, слезы благодарности катились по щекам крупным горохом.

— Кончай реветь, — сказал он.

— Я так сразу не могу остановиться, — сообщила я доверительно и решила на судьбу пожаловаться:

— Испугалась я очень, Алеша. Там, на заводе. Потом-то я уж знала, что ты живой, мне брат твой сказал.

— Какой, к черту, брат?

— Ну… не знаю… крестному я звонила, не в первый раз, а во второй, там какой-то со мной говорил, сказал, брат он твой…