Кто такой Абу Дуджана?

Вы ведь и так уже знаете, что это я, — устало отвечал Балави.

К тому времени, как на дворе рассвело окончательно, Балави претерпевал уже четвертый раунд допроса, единственной целью которого было побыстрее измучить его, и эта цель была близка. Час в комнате для допросов, потом два часа в камере, потом опять лампу в глаза, но допрашивают уже другие.

Между допросами он пытался спать, но не успевал закрыть глаза, как охранники будили его, выкрикивая ругательства и громыхая дверьми. И опять допрашивают, вопросы кружат над ним, мучительные, как роящиеся кусачие мошки.

Кто управляет веб-сайтом «Аль-Хезба»? Кто еще пишет для него статьи? Их адреса! Кто ваш связник?

Когда прямым наскоком выяснить ничего не удалось, сотрудники Мухабарата стали копаться в личной жизни Балави, в прошлом его семьи, в делах его братьев и турецких родителей жены, в годах учебы за границей. Зададут вопрос, слегка переиначат, и снова. Иногда в вопросах проскальзывала скрытая угроза, напоминание о том, что Мухабарат может воздействовать на Балави через его близких.

Где вы получили диплом врача? Вы уверены, что он подлинный?

А ведь ваш отец не иорданец, так? У него вид на жительство не просрочен?

Да, а как насчет гражданства вашей жены-турчанки? Выходит, дети-то ваши турки! Так или нет?

То, что угрозы вполне реальны, Балави хорошо знал. Его отец был одним из миллиона с лишним палестинцев, которых, когда все бросились кто куда во время первой арабо-израильской войны, в 1948 году впустила Иордания, оказав прием не так чтобы очень уж радушный. Для негражданина нарушение любого из десятков негласных запретов могло привести к конфискации иорданского паспорта или вида на жительство. А разрешение на работу, как и лицензию на любой вид деятельности, могли отобрать, руководствуясь всего лишь подозрением. Всем этим внушалась простая мысль: будь с нами заодно или потеряешь все.

Постепенно Балави начал различать лица следователей. Старший офицер, которого заключенные прозвали Рыжим Дьяволом, это наполовину турок Али Бурджак, начальник сектора; немногих в Иордании боятся больше этого Али. Коренастый крепыш с рыжеватыми коротко подстриженными волосами, он знаменит тем, что заставил расколоться кое-кого из самых закоренелых преступников и террористов; заодно иногда учит уму-разуму журналистов, оппозиционеров и всех тех, кто перестает почему-либо ладить с властями. Широко известно, что Али Бурджак большой любитель поунижать заключенных, такому мастеру ничего не стоит заставить человека покаяться в совращении собственной дочери, да и в других сексуальных преступлениях, каких угодно.

Под руководством Бурджака трудится несколько специалистов по антитеррору из «Рыцарей истины». Это подразделение считается элитой Мухабарата — отчасти благодаря тому, что его офицеры тесно общаются с разведками других стран, но также и по причине разнообразия их умений: они могут всё — вести слежку и телефонный перехват, организовывать аресты и допрашивать задержанных. Приказы отдавали Бурджак и его заместитель по имени Хабис. Из общей массы выделялся еще один офицер — кареглазый корпулентный капитан, присутствовавший во время ареста. Не такой крикливый и грубый как некоторые другие, в своей среде он, очевидно, пользовался особым уважением, на каковое вряд ли может рассчитывать обычный носитель капитанских погон. Коллеги называли этого офицера шариф Али.

Когда у следователей Мухабарата вопросы кончились, Балави увели обратно в камеру. Здание тюрьмы было новым, камеры чистые, но крошечные — два с половиной метра в длину и чуть больше полутора в ширину, а вся обстановка — койка с одеялом, полупрозрачное окошко (якобы зеркало) плюс металлическая раковина да унитаз. На голову опять надели колпак, толстая стальная дверь с громом закрылась, и Балави остался один в кромешной тьме. Ощупью добрался до койки, сел и стал ждать.

Минута за минутой прошел час. А может, два? Когда у тебя голова в темном коконе, чувство времени теряешь напрочь.

Надевание на голову колпака — стандартная процедура: таким способом Балави делали сговорчивее, подготавливая к долгой череде допросов, перемежающихся сидением в одиночестве. То, что он испытал до сих пор, только начало. Почти всем задержанным завязывают глаза или как-либо еще лишают возможности видеть, после чего держат в таком состоянии иногда по несколько дней кряду. Ничего не видя, да и слыша из-за толстой двери камеры лишь неясные приглушенные звуки, они быстро теряют ориентацию во времени и пространстве. У добровольцев, поставленных в похожие условия во время медицинских экспериментов, галлюцинации начинались через каких-нибудь пятнадцать минут. Оставленные в таком состоянии на более длительный срок, они испытывали беспричинную тревогу, чувство беспомощности и подавленность. В одном из подобных опытов британские ученые обнаружили, что, если человека продержать в таких условиях сорок восемь часов, у него появятся любые внушаемые ему симптомы. Комфортная сухая комната вдруг может стать морозильной камерой или наполниться водой, или начнет кишеть живыми змеями.

Чтобы сознание не уплывало, Балави пытался читать молитвы. Но, как он сам признавал позднее, его поминутно пронзал страх: что с ним сделают и когда именно. Бить будут наверняка, а может, чего и похуже. Хватит ли мужества выдержать? Не сломается ли он, не начнет ли выдавать имена связников? Что, если начнут угрожать замучить жену или дочек? А если за отца возьмутся? Балави ждал, прислушиваясь к каждому шороху — к шагам, звяканью ключей, постукиванию дубинкой о шлакобетонную стену: это охранники прохаживаются по коридору.