Но можно ли ему верить? Во времена более спокойные, когда на Управление еще не обрушилась ответственность за сбор информации для двух войн, на каждого двойного агента или переметнувшегося иностранного шпиона ЦРУ выделяло по куратору — специалисту, который контролировал подопечного и следил, нет ли признаков двурушничества. Такого рода контроль и поиск шпионов в своей среде относится к сфере деятельности контрразведывательного отделения конторы; именно там сосредоточены мастера по искоренению вражеских агентов и других угроз разведслужбе. Но с тех пор как началась война в Ираке, времени на то, чтобы персонально опекать каждого осведомителя, катастрофически не хватало — осведомителей стало столько, что за всеми не уследишь. Ненадежных или сложных в общении просто отбраковывали и заменяли другими. Так что серьезный допрос в контрразведке Балави не грозил: в конце концов, парня завербовали в дружественной разведслужбе и даже успели забросить. Что поделаешь, ну не успел никто из американских специалистов оценить его, хотя бы визуально.

Впрочем, задним числом, через много недель после случившегося, знавшие о деле Балави сотрудники отделения контрразведки на следствии показывали, что они и тогда находили поведение Балави подозрительным. Как и того начальника из Мухабарата в Аммане, их беспокоило, что события в Пакистане вызревают как-то уж слишком быстро, слишком легко.

До Мэтьюс эти сомнения не докатились даже в виде отголосков, и в конце декабря она получила одобрение своего замечательного, прекрасным слогом написанного плана, в котором все вращалось вокруг единственной цели — обеспечения безопасности Хумама аль-Балави.

Выйдя во двор, Даррен Лабонте оглядел скопление людей около здания, где ЦРУ проводит опросы осведомителей, и покачал головой. То был день репетиции: Мэтьюс проводила практические учения по организации встречи все еще неизвестно где пропадающего иорданского информанта, — и Лабонте все очень не нравилось.

— Гуси, гуси, га-га-га, — вполголоса пробурчал он слова детской потешки, что в его устах означало издевку над бесполезными бюрократическими сборищами. — Что за дурацкая клоунада?

Проведя на базе в Хосте уже две недели, бывший рейнджер стоял теперь с Али бен Зеидом и тринадцатью другими сотрудниками на посыпанной гравием площадке, и все вместе они изображали, как будут встречать Хумама аль-Балави, если неуловимый иорданец соблаговолит явиться. Шеренга мужчин и женщин в джинсах и военном обмундировании без знаков различия протянулась вдоль фасада здания примерно там, где запланирована встреча; Дженнифер Мэтьюс прохаживалась вдоль строя. Серое бетонное здание с металлическим навесом на стальных столбах, прикрывавшим стоявших перед фасадом сверху, было расположено в дальнем конце мини-крепости ЦРУ внутри базы, в нескольких ярдах от сторожевой башни, с которой открывается вид на город Хост. Проведя две томительно скучные недели за забором базы ЦРУ, Лабонте успел хорошо изучить, где тут что.

Он перевел взгляд на женщину, руководившую учением. Поначалу Мэтьюс ему понравилась, но, уже на рождественской неделе, в разговоре по скайпу с близким другом прозвучало что-то вроде жалобы на ее манеру общения: Лабонте раздражала начальственная резкость — либо, мол, делаешь, как я сказала, либо катись, скатертью дорога.

«Они перед этим Балави прямо что шапки ломать собрались, — друг пояснил, как ему со слов Лабонте представлялось происходившее на базе. — А он куратор, это его дело. Понятно, что свистопляска вокруг Балави ему не нравилась».

Главное возражение Лабонте: слишком много народа. Четырнадцать сотрудников разведки плюс водитель — это на двенадцать больше, чем требуется — вот как он рассуждал. Как Лабонте, так и бен Зеид имели большой опыт работы со скрытыми агентами в Афганистане и на Ближнем Востоке, и этот опыт говорил им, что встреча с агентом почти всегда проводится с минимальным количеством участников. Один сотрудник за рулем — ведет машину к назначенному месту, второй на заднем сидении — ощупывает агента, нет ли у того передающих устройств или оружия. В Хосте сотрудников из Аммана даже не выпускали с базы (считалось, что риск похищения чрезмерно велик), но Лабонте все равно предпочел бы менее многолюдную встречу — по соображениям безопасности. Даже наиболее доверенных осведомителей обычно держат в неведении: не посвящают в планы ведомства, не позволяют видеть лица и знать имена оперативников ЦРУ, за исключением собственно кураторов. Так безопаснее для всех: чем меньше осведомитель знает, тем меньше он может выдать под страхом казни или пытки, если попадется противнику.

Да и помимо этого у Лабонте возникло ощущение тревоги: все шло куда-то не туда, вызывая что-то вроде предчувствия, о котором он говорил и бен Зеиду, и тому другу, с которым общался по скайпу. Но было ли это просто усталостью после двух недель непрестанного ожидания и неуверенности пополам со скукой или чем-то большим (может быть, его знаменитым «паучьим чувством»), оставалось неясным.

«И он, и Али были настроены очень скептически, — говорит тот его друг. — Ни на минуту не забывали, что парень может оказаться перевертышем или просто мошенником, падким до денег. Нет, никаких таких особо явных признаков, что малый переметнулся, не было. Но если вдуматься: кто сперва будет сидеть рядом с Завахири, а потом примет участие в разработке его убийства?»

Да и у других, в том числе и у нескольких тяжело вооруженных мужчин, в задачу которых входила безопасность сотрудников ЦРУ, подобные опасения тоже возникали. Во время той репетиции произошла резкая стычка между начальником охраны Скоттом Робертсоном и Мэтьюс; этот инцидент потом всплыл во время следствия.

Робертсон, хотя на базе тоже без году неделя, перед этим чуть не десять лет занимался защитой правительственных чиновников США в Багдаде, и за те худшие годы, когда инсургенты устраивали всякого рода вылазки по сотне раз на дню, успел довести навыки до автоматизма. В день репетиции несколько сотрудников видели, как Робертсон и Мэтьюс, отойдя на несколько шагов от общей группы, о чем-то, понизив голос, сердито поспорили. Как вспоминает свидетель, после этого Робертсон подошел к охраннику Дэну Парези и пожал плечами. О чем был спор, никто не знает, но со стороны казалось, что все улажено.